Он шел впереди свободно и не оглядывался. А открыв дверь камеры, подожд
ал, пока мы пройдем, и показал на довольно широкий топчан, покрытый одеяло
м: вдвоем ляжете. Он собирался запереть нас, а Валька назвал его паном, про
тянул ему немецкую марку, просил сигареты. Валька раздражал полицейског
о, он отстранился от денег, однако достал из пачки сигарету, протянул Валь
ке. «На двоих!» Ц кивнул он на меня. И опять была заминка: полицейский хоте
л закрыть дверь, а Валька просил огня и, уступая еще раз, полицейский дал В
альке прикурить, показал жестом, что все это запрещено, что курить надо та
йно, а дым рассеивать, запер дверь и ушел.
«Потом».
Свет он потушил, и мы остались в темноте. Рыданиями Валька надрывал мне ду
шу, и мы с ним поругались. Если бы я был один, я тоже плакал бы, но плакать с ке
м-то или при ком-то я не мог. Валька плакал из-за фотографий, он и полицейск
ому пытался объяснить: «Это мои последние фотографии». Фотографии были с
емейные Ц Валька с отцом, матерью и сестрами,Ц я понимал его, но думал, чт
о у нас скоро будут причины поважнее, чтобы плакать. Так мы с ним сидели в т
емноте. Валька курил сигарету, которую он, несмотря на рыдания, сумел выпр
осить, и никак не мог решиться передать ее мне.
Свет зажегся утром. Дверь открыл тот же полицейский и велел собираться. О
дет он был для улицы, я это сразу заметил: на нем были длинная зеленая шине
ль и высокая каска с коротким лакированным козырьком. Он привел нас на тр
амвайную остановку, и минут сорок мы с ним ехали на задней площадке прице
пного вагона. Трамвай этот был междугородным, и, когда я понял, что ехать п
редстояло далеко, меня немного отпустило Ц пока не приехали и не пришли,
бить не будут. Немцы о чем-то спрашивали полицейского, иногда грозили нам
, но, в общем, трамвай был чистый, пассажиров немного, и все они говорили кон
дуктору «битте», и у меня стало появляться такое чувство, что везет нас вз
рослый человек, а мы ведь подростки, вчерашние дети, и потому плохого он на
м не сделает.
Однако, когда мы вышли из трамвая, страх вернулся. Полицейский на минуту з
амешкался с нами у входа в большое здание, как будто хотел сказать: «Подож
дите»,Ц но потом велел идти за ним. Вестибюль был широкий, безлюдный, с ши
рокой лестницей, накрытой ковровой дорожкой. Может быть, ковровой дорожк
и и не было, но от этой лестницы у меня осталось ощущение покоя, надежды и в
еликолепия. Мы поднялись за полицейским на второй этаж, он постучал в зак
рытое фанеркой окошко, оттуда, как из кассы кинотеатра, выглянул человек,
взял у полицейского бумагу и сказал ему что-то осуждающее, указывая на на
с. Полицейский ответил, и мы вновь вышли на улицу. И тут я понял, почему поли
цейский замешкался, когда вводил нас в это здание: мы не с этой стороны дол
жны были в него входить. Теперь мы стояли у ворот, из которых только что вы
ехал грузовик, и я сразу догадался, что это за ворота и что за подворотня, х
отя никогда еще таких не видел. Эту подворотню и со двора и с улицы запирал
о двое металлических ворот, они были так плотно подогнаны к сводам, что в к
амере, которая образовалась между ними, и днем должна была быть темнота. И
своды у этой подворотни были особенными, и цвет этих сводов. И человек, кот
орый закрывал ворота за грузовиком, так громко шутил и смеялся, что сразу
было понятно, куда нас привели. Он не пустил нас в ворота, а вызвал другого
человека, и тот тоже шутил и смеялся, когда читал бумагу, которую ему дал п
олицейский.
Мы вошли во двор, в котором ничего не было, кроме цементной гладкости, серо
сти и пустоты, и остановились перед новой глухой подворотней. И опять был
а пара ворот, и опять усилившееся ощущение цементной гладкости, пустоты
и тщательно подметенного асфальта. На этом асфальте, наверно, никогда не
было мусора, но его все-таки подметали Ц видны были даже следы метлы. Так
мы прошли два или три двора, а в саму тюрьму попали из небольшого дворика.
Полицейский позвонил, открылась дверь, за которой был длинный и узкий це
ментный коридор, запертый двумя решетками Ц внутренней и наружной, дубл
ирующей глухую дверь. Тот, что открыл нам дверь, стоял за наружной решетко
й и сквозь решетку взял у полицейского бумагу. Мне показалось, что они зна
комы Ц тот, за решеткой, шутил, а полицейский что-то отвечал ему и смущалс
я. Потом полицейский забрал свою бумагу и ушел, не взглянув на нас, а нас с В
алькой впервые в тюрьме заметили, открыли нам решетку и повели по коридо
ру внутрь. Нас привели в канцелярию и велели вывернуть карманы.
Эту минуту я ждал давно. В полиции нас не обыскивали, Валька сам показывал
дежурному жандарму свои фотографии, и утром их ему вернули. Теперь он опя
ть достал всю пачку и зарыдал. А для меня начинался страх, от которого я мо
г бы давно избавиться, но почему-то не избавился: во внутреннем кармане мо
его пальто рукояткой вниз, чтобы не пропороть карман, лежал самодельный
кинжал с узким и длинным острием. Все, что мы доставали из карманов, надо б
ыло укладывать в ящички Ц Вальке в Валькин, мне в мой. Я выворачивал брючн
ые и пиджачные карманы Ц тянул время. Положил в ящик три лагерные хлебны
е пайки. В карманах они нагрелись, обмялись и крошились, когда я тянул их. Р
ядом с пайками я положил жестяную коробочку из-под зубного порошка, в кот
орой у меня было немного сахару. И еще у меня был кусок глиняного мыла в ис
тлевшей обертке. Все это, собираясь бежать, я выменял на вещи, которые нель
зя было надеть на себя (надел я две пары кальсон и две рубашки, чтобы можно
было ночевать на земле).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19