Зато в обед в наших эмалированных кружках-цилиндр
ах нам дали немного чисто сваренной картошки. Картошку принесли в термос
е-параше, мы видели его цинковую внутренность и следили за тем, как немец-
заключенный брал парующую картошку черпачком, высыпал ее в кружку, а кру
жку стряхивал, чтобы убедиться, что картошка как раз покрывает дно. Кружк
у он передавал напарнику, и тот поливал картошку ложкой соуса-концентра
та.
Никто не хотел брать первую кружку. Казалось, что немец только первую пор
цию положил так скупо.
Больше на воскресенье ничего не полагалось.
Прошло дней десять, а переводчик ни разу не называл ни Валькину, ни мою фам
илию. Ни в камере, ни в коридоре он нас не замечал. По-моему, он нас даже забы
л, потому что, когда он все-таки пришел за нами и выкликнул Валькину фамил
ию, он некоторое время ждал, кто на нее откликнется. Вальку повели первым,
а я изо всех сил старался приготовиться, справиться с лихорадкой, но чувс
твовал, что времени у меня совсем нет. Мне попадало вдогон, в толпе, на пере
счете Ц специально меня еще не били.
Когда Валька вернулся, я увидел его распухшую, как будто вывернутую губу.
Он всхлипывал и осторожно пробовал ее нижней губой. Брюки его были мокры
ми Ц его били, и он обмочился. На ладонь он сплевывал розовую слюну и трог
ал ее пальцем.
Раздражительный подмигнул мне и пошевелил обрубленными пальцами Ц мо
л, и похуже боль бывает.
Повели меня. Я шел за переводчиком и от голода, страха и отвычки никак не м
ог подняться по лестничным ступеням. В канцелярии я перешагнул порог и о
становился. Но, видно, это место было чем-то неудобным для немцев, и перево
дчик показал мне:
Ц Стань сюда.
Я стал. Переводчик усаживался за стол, два других немца сидели за своими с
толами, о чем-то говорили, а на меня едва взглянули. Потом один из них слегк
а повернулся ко мне.
Ц Если ты будешь говорить неправду,Ц сказал переводчик,Ц тебя будут б
ить.
Я видел, как в таких случаях поступают блатные пацаны, чтобы отвести или у
меньшить побои, они начинают всхлипывать, плакать в голос, притворно кри
чать, едва на них замахнутся. Унижен тот, кто одурачен, считают они. И вдвой
не дурак тот, кто просто дает себя избить и не пытается от этого как-то уйт
и.
Я хочу сказать, что эта мысль пришла и мне. Я бы всхлипнул, если бы умел. Но у
меня все равно не получилось бы. Да и сама эта мысль была страшней и против
ней, чем ожидание побоев.
Ц Откуда бежали? Ц спросил переводчик.
Я не знал, на кого важнее смотреть, на переводчика или на немца, повернувше
гося ко мне. Я боялся совершить оплошность.
Ц Не знаю.
Я сказал, что в Германии недавно и плохо запоминаю немецкие названия.
Ц Не знает немецкого языка,Ц сказал переводчик немцу.
В канцелярии пахло комнатой: комнатным теплом, стенами, деревянными пола
ми, дневным светом, проходившим сквозь оконные стекла. Я уже привык к подв
альному или коридорному тюремному освещению, довольно сильному, но безж
изненному. К электрическому свету, отраженному от голых плоскостей, от ц
ементного пола и крашенных в серое стен.
Ц А где работали? На фабрике? Что делали?
Я сказал, что работали в литейном цеху, возили тачки. «Литейный цех» перев
одчик не понял, несколько раз переспрашивал, примерялся к этим словам. На
конец перевел немцу:
Ц Делали мины.
Ц Почему бежали?
Ц Тяжело было,Ц сказал я и сразу же подумал, что совершил оплошность, чт
о после этого ответа Ц «Тебя зачем сюда привезли?!» Ц меня и начнут бить.
Но переводчик ровным голосом перевел:
Ц Тяжело.
Он не очень-то говорил по-русски, но и немецкие фразы его были совсем прос
ты. Я сам мог бы так объясниться.
Они помолчали, а второй немец, который за весь разговор ни разу не поднима
л на меня глаз, теперь взглянул мельком.
Переводчик сказал:
Ц Работа тяжелая? Кормили хорошо?
Я стал рассказывать, и мне показалось, что переводчик слушал с каким-то ин
тересом, что-то к чему-то примерял.
Но тут второй немец, даже не задев меня взглядом, повернулся к переводчик
у и сказал ему что-то.
Ц Иди в камеру,Ц сказал мне переводчик.
И вот тут-то я и почувствовал по-настоящему, как в канцелярии пахнет обык
новенной комнатой, столами, бумагами, комнатным воздухом. Как на стульях
за столами сидят эти три немца. Переводчик поднялся, чтобы отвести меня, и
я еще подумал, что он меня ударит, но он прошел к двери. Теперь я знал, что пр
оизошло с Валькой Ц он весь был так сосредоточен на страхе, на ожидании, ч
то все остальное у него расслабилось. И со мной бы это могло произойти, и я
бы ничего не почувствовал.
Я спускался за переводчиком на дно тюремного колодца и думал, что о кинжа
ле меня еще не спросили.
Ночью я, как всегда, проснулся от холода, от тесноты, оттого, что затекла ру
ка. Ноги кто-то придавал, но теснота уже не согревала. Надо было встать к па
раше, но и это было невозможно Ц назад я бы не втиснулся. Спасение было в т
ом, чтобы поскорее задремать, но сон рассеивался. Его вытесняло привычно
е отчаяние, особенно острое в момент пробуждения. Дашь ему себя захватит
ь, больше не заснешь. Я еще сопротивлялся, но в камере разговаривали, кто-т
о даже засмеялся, и я прислушался.
Ц Я ему говорю: «Тише ты! Я сам боюсь!» Говорил раздражительный. Он расска
зывал, как бежал из лагеря, ночевал в мусорном ящике на вокзальной площад
и, а его случайно обнаружил во время обхода железнодорожный жандарм. Жан
дарма раздражительный схватил за горло, тот закричал, а раздражительный
ему сказал: «Да тише ты, я сам боюсь!»
Ц Ты все-таки поосторожнее,Ц сказал тот из военнопленных, который шофе
ром работал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19