Лицо товарища мне не запомнилось, время совсем стерло его, а Юрон
в памяти моей день ото дня делался красивее, остроумнее, храбрее. Я мечтал
с ним встретиться и рассказать, как догадался, что они с товарищем собира
ются бежать. Это было совсем не трудно, мысль эта была у всех, к тому же они п
очти не замечали меня, а я не выпускал их из поля зрения. Дважды я набиралс
я смелости, чтобы попроситься с ними, но мысль, что я таким образом посягну
на чужую тайну, удерживала меня. К тому же каждый раз я встречал неузнающи
й, непонимающий взгляд. На следующий день после того, как бежали они, я тож
е убежал, но был задержан станционным полицаем, как отставший от эшелона.

Потом был Гришка по кличке Часовщик из пересыльного лагеря. Он ударил за
махнувшегося на него полицая и долго отбивался, когда немцы насели на не
го. Был Федя из Минска, который испортил себе ногу Ц неизвестным мне спос
обом посадил на нее устрашающую язву. Добивался, чтобы его отправили дом
ой. Не работал, острил: «Врач спросит, какая нога болит».Ц «Вот эта!» Ц и он
изо всех сил топал больной ногой.
Теперь это был раздражительный. Он вытеснил или очень сильно потеснил вс
ех остальных. Я вспоминал его словечки, быструю улыбку, решительность, ух
ватистую руку с обрубленными пальцами, его ежеминутную готовность к соп
ротивлению. Вспоминал несколько уроков, которые он, сам о том не думая, дал
мне: баланду, вылитую в парашу, его безжалостность к себе и ко всем осталь
ным: «В тюрьму сами приходят!» То, что он отчетливо представлял себе свою с
удьбу Ц концентрационный лагерь, в котором редко кто три месяца выдержи
вает. Я жалел, что меня забрали из тюрьмы, я мог бы еще быть с ним, и Ц кто зна
ет! Ц может быть, он сказал бы мне однажды: «Ложись рядом!» Мысли о раздраж
ительном были отвлекающими и укрепляющими. Я специально сосредоточива
лся на них. В лагере нас с Валькой должны были избить, и я искал то, что помог
ло бы мне справиться с ожиданием и хоть как-то обрести душевное равновес
ие. Я уже знал, что здесь, где боль и голод постоянны, самое первое условие с
амоуважения Ц не жалеть себя. Топнуть больной ногой и засмеяться: «Вот э
та!» Иногда мне думалось, что я чему-то научился, но сейчас я чувствовал, чт
о боюсь боли и унижения.
И еще было одно, в чем я угадывал силу раздражительного и за что уважал его
: он не хитрил мыслью сам с собой, не фантазировал, как я или даже мужчины-во
еннопленные. Он точно знал, что ему предстоит, и даже в мыслях своих не поз
волял себе от этого уклоняться.
А я хитрил мыслью сам с собой, открывал дорогу фантастическим надеждам, и
скал фантастические выходы. Надеялся, как все мы тогда, на какой-то воздуш
ный десант.
…С благодушным, уже привычным мне покровительственным интересом подош
ел Петька-маленький. Не только франтоватая спецовка, но сама кожа его был
а чиста потому, что он работал в хорошо освещенном воздухе механического
цеха. Петька был из тех людей, которых в лагере замечаешь прежде всего. Ег
о любимое место Ц лестничная площадка между первым и вторым этажами. От
сюда можно заметить полицая, выходящего из вахтштубы. Здесь Петька перех
ватывал женщин с третьего, семейного этажа. Идешь по лестнице в уборную
Ц Петька-маленький стоит, опершись спиной о стену. Поднимаешься Ц и поз
а та же и улыбочка. И еще тебе посветит золотым зубом. И женщина от него не о
тходит, стоит спиной к проходящим. Блеск золотого зуба Петька-маленький
по своему желанию то усиливает, то ослабляет. То это холодноватый металл
ический блеск, то масляный. Если полицай захватит Петьку с женщиной, Петь
ка-маленький умильно посветит ему своим золотым зубом. Сам потом об этом
расскажет, покажет, как улыбнулся, как сказал: «Герр Альтенфельд, герр Кле
мериус». И в рассказе этом будет важно и то, что Петька точно знает, как зов
ут полицейских, и то, что сами полицейские знают, как его зовут и какая кли
чка прибавляется в лагере к его имени.
На втором этаже у нас жили несколько поляков. Составленные в ряд банные ш
кафчики из прессованного картона отделяли наши койки от двухэтажных ко
ек поляков. Поляки за своими шкафчиками держались обособленно и даже к п
ечке выходили редко. Пайки они получали у Гришки, образуя свою маленькую
очередь. Хлеба они получали больше, и чуть весомей у них была недельная па
йка маргарина.
На «русской» половине почти не было здоровых мужчин призывного возраст
а, большинство подростков и совсем пожилых. Петька-маленький был исключ
ением. Ему было лет девятнадцать-двадцать. Он любил сидеть у поляков пото
му, что всякий закуток в лагере сам собой становился привилегированным,
и еще потому, что поляки были взрослыми мужчинами. Разговаривал он с ними
на смеси польского и немецкого, но чувствовалось, что ни польского, ни нем
ецкого Петька не знает. Только зубом масляно светит.
Однажды и я решил заглянуть за польские шкафчики. Петька был там.
Ц Тебе чего здесь? Ц спросил он меня с такой мгновенной неприязнью, буд
то давно проникся ко мне отвращением и наконец дождался, чтобы высказать
его мне. Меня поразила эта мгновенная и будто бескорыстная враждебность
: получалось, Петька защищал поляков от моего вторжения. А я ведь и рискнул
сюда войти потому, что увидел Петьку-маленького. Я привык судить о нем по
его постоянной ласковой улыбочке.
Увидев, что я замялся, Петька двинулся ко мне с выражением непреклонной в
раждебной готовности. Я был «малолеткой», и Петька ожидал от меня послуш
ания. Я бы и ушел, но теперь это было невозможнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19