в вахтштубе уже день, шторы подняты и комната проветрива
ется от электричества. Если взглянуть в раздаточное окно за Гришкину спи
ну, можно увидеть полицейских, сидящих в утренних вольных позах, в рассте
гнутых мундирах. Однако с полицейскими не следует встречаться даже глаз
ами. Поэтому получивший пайку тотчас ныряет назад, в коридор, в свою пахну
щую соломой электрическую муть, поднимается по лестнице наверх, задержи
вается на минуту у стола, где сравнивает свою пайку с пайками других, и иде
т к себе в коечную темноту. Там он съеживается, ссутуливается, шуршит матр
ацем Ц прячет остаток пайки. Остаток пайки кладут не в шкафчик, а под матр
ац или под подушку. Впрочем, у тех, кто получает пайки с утра, хлеб под подуш
кой не лежит. Пайка под матрацем Ц плохой сон.
Ощущение, что дневной свет связан с опасностью, вырабатывается очень ско
ро. Даже на заводе при переходе из цеха в цех могут остановить и спросить,
что ты тут делаешь. У лагерника есть место на заводе и в самом лагере, и поэ
тому он привыкает к тому, что даже днем в воздухе должна быть электрическ
ая пыль, электрический осадок и глаз его должен постоянно чувствовать эл
ектрическое утомление, электрическую тоску. Даже у окошка лагернику дне
м приходится бывать очень редко. В цехах окна наверху, под крышей, в лагерь
приходишь в темноте. А ночные в лагере спят. Или лежат у себя на койках. Они
встают уже тогда, когда в зале опять зажигают электричество, собираются
у печки, которую кто-то из дневальных должен вот-вот разжечь перед приход
ом дневных, и ждут, пока погонят в умывалку на построение.
В лагере не живут. Лагерь Ц продолжение фабрики. На фабрике человек рабо
тает, а потом его отправляют сюда, чтобы он опять подготовился к работе. И
он получает и съедает пайку, и лежит на койке, и лелеет безумную, бесконечн
о растравляемую надежду где-то добыть окурок и содрогнуться, втянув в ле
гкие табачный дым.
Из недели в неделю, из месяца в месяц солома в матраце под ним перетираетс
я и начинает просеиваться сквозь шпагатные переплетения матрацного ме
шка, подушка становится совсем плоской, солома в ней и в матраце давно уже
не шуршит, когда пытаешься ее взбить, а скользко скрипит. Если вытянуть из
матраца кусочек соломины, видно, как нищенски, как страшно она за это врем
я изменилась Ц утратила свой желтый, соломенный цвет, сплюснулась, стал
а по-пороховому хрупкой и бумажно истончилась. В недрах этой пороховой с
оломы живут кусающиеся насекомые, они свободно проходят сквозь дырчаты
е переплетения матраца и подушки и свободно возвращаются назад. Поймать
их нет никакой возможности, просто лежишь на кусающемся, колющемся матра
це, на подушке, которая жжет щеку. Набитый свежей соломой матрацный мешок
поднимался выше боковых досок койки, теперь, сплюснутый, он значительно
ниже их, и именно поэтому койка похожа на люльку с оградительными стенка
ми. Перетертая, сплюснутая солома распределилась в матраце неравномерн
о: где-то она еще есть, а где-то лежишь прямо на коечных досках.
От нестираных одеял пахнет фабрикой, литейкой, эфиром, карболкой, а от оде
жды по утрам зябко и голодно тянет соломой и грязными одеялами. И когда ла
герников выгоняют на улицу, все яркие городские краски, которые они видя
т по дороге на фабрику Ц кузова автомобилей, окрашенные в непривычные р
екламные красный и желтый цвета, отполированная, почти голубая брусчатк
а мостовой, витрины булочных,Ц все им кажется заносчивым, вызывающим, ка
к военный немецкий мундир.
А серость лагерная и серость фабричная сливаются, и, только когда над гор
одом завоет сирена, у лагерника появляется нерасчетливая, самоуничтожи
тельная надежда на бомбу прямо сюда. Но город небольшой и самолеты летят
мимо. А короткую бунтовскую вспышку в нашем лагере я помню еще и потому, чт
о к нам ворвались жандармы, и как же они красочно выглядели в своих зелены
х шинелях и в высоких пробковых шлемах с короткими лакированными козырь
ками в нашем сером, воняющем соломой и дезинфекцией воздухе!
Жандармы выгоняли нас в воскресенье на работу, и я запомнил их при дневно
м свете. Воскресенья мне вообще запомнились долгим дневным светом Ц по
воскресеньям нас выгоняли разгружать вагоны и делать какую-нибудь улич
ную работу.

2

В этот арбайтслагерь меня приводили дважды. В пересыльном колючая прово
лока была натянута на фарфоровые чашечки изоляторов высокого напряжен
ия, и на этот фабричный лагерь у меня были надежды. Но, когда нас привезли с
юда, здесь уже стояли эти койки, собранные из стандартных деталей, и некра
шеное дерево и крашеное железо успели потемнеть и залосниться от прикос
новений и дезинфекций. На лестничной площадке было темновато оттого, что
это была лестничная площадка, а в залах Ц потому, что окна загорожены дву
хЦ и трехъярусными койками, и вообще весь воздух в залах был загорожен и
вытеснен этими койками. Полы были сырыми, потому что их недавно подмели и
помыли, но в цемент втерлось и, должно быть, ежегодно втиралось столько гр
язи, что и полы казались залакированными, замасленными серой несмываемо
й пленкой. И стены были затерты Ц их подпирали спинами, терлись о них плеч
ами и локтями. Пахло кирзой, одеялами, соломой, потом, дыханием людей, у кот
орых больной желудок, и кислый этот запах можно было уничтожить, лишь уни
чтожив весь барак. Сам воздух здесь был серым оттого, что его задышали, отт
ого, что он побывал в слишком многих легких. Я все это знал по пересыльному
:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19