И этот страх за нерожденного ребенка имел совер­шенно непредсказуемые последствия, ибо в течение дол­гих недель поддерживал в Рэйвен волю к жизни, хотя жуткий холод заставлял ее дрожать, стуча зубами, и со­трясаться от приступов кашля. Как только люк захлопы­вался и громко звякала задвижка, в трюме наступала такая темнота, что было совершенно непонятно, что там снару­жи – день, ночь или зарождающийся рассвет. В минуты затишья, когда свирепые ветра на время стихали, Рэйвен слышала перешептывание и стоны женщин. Наречия, на которых они разговаривали, были ей неизвестны, и это еще более усиливало её одиночество.
Рождество уже, наверное, давно прошло, думала она с горечью. При воспоминании о прошлой жизни, где было так много счастья и отец, с которым можно было разде­лить его, на глазах вновь наворачивались слезы. Она из­водила себя яркими картинами Нортхэда и ласковой улыбки Джеймса Бэрренкорта, так что сердце изнывало от тоски по дому. А если она не вспоминала Корнуолл, то думала о Шарле. Она поняла, что истосковалась по нему, изголо­далась, она даже осмеливалась мечтать о том, чтобы жить с ним и ребенком, плодом их глубокой и всепоглощающей любви. Это было невероятное счастье… и заставляло за­быть о действительности.
– Клянусь тебе, Шарль, – шептала она всякий раз, когда отчаяние грозило поглотить ее. – Я не позволю причинить вред нашему ребенку!
Мысли о Шарле успокаивали ее, и часто он предста­вал перед ней так отчетливо, что она могла смотреть в его необыкновенные глаза и черпать силу в их ослепительном блеске.
– Я выдержу, Шарль, – упрямо твердила она все эти бесконечные дни, недели, месяцы, которые последо­вали за отплытием из Индии.
Часто слова теряли свое значение и бессмысленно звучали в ее мозгу, а иногда вообще не имело значения, жива она или нет. Но драгоценный дар его любви продолжал поддерживать ее, заставляя сражаться за любую возмож­ность выжить, чтобы дать шанс посеянному им ростку жизни взойти и расцвести. И Рэйвен изо всех сил боро­лась за жизнь.
Несколько засохших бисквитов и заплесневелых ле­пешек она растягивала так, чтобы всегда можно было заглушить приступы голода, и в какой-то степени ей удалось избежать полной потери сил. В отличие от ос­тальных невидимых узниц, предававшихся отчаянию и стонавших, метавшихся, теряя силы, Рэйвен усилием воли заставляла себя сражаться с приступами отчаяния, бо­роться за жизнь.
Более всего угнетала неизвестность. Что намерева­лись сделать с ней и всеми остальными узницами? Време­нами Рэйвен казалось, что она сойдет с ума от ужаса. А иногда её вдруг охватывал безотчетный страх за жизнь ребенка. Что, если эти жестокие люди, так громко топав­шие по мокрой от дождя палубе, задумают причинить вред ее ребенку?
За долгие часы пребывания в полной тьме она поня­ла, что вокруг нее одни женщины. Трудно было понять, сколько несчастных втиснуто в эту вонючую тюрьму, но все они были женщинами. И Рэйвен гадала, какую же судьбу уготовили для них тюремщики? Однажды ее осенило: Рэйвен поняла, что именно поэтому все они здесь и находятся – потому что все узницы были женщинами.
И все же Рэйвен категорически отказывалась ве­рить, что их предполагали продать в рабство. Никто, пыталась она убедить себя, никто не решится похитить англичанку, чтобы сделать ее белой рабыней! И даже если подобное все же случилось, она, несомненно, будет освобождена, как только сообщит этим подонкам, кто она на самом деле!
Бессмысленно было гадать, сколько дней, недель или месяцев их держали в этой темной тюрьме, провонявшей потом и испражнениями, – Рэйвен уже давно утратила чувство времени. И вот как-то раз крышка люка откину­лась, и она услышала грубый мужской голос:
– Выходите, слышите? Выходите на палубу!
Этот голос так ошеломил ее, что Рэйвен не сразу сообразила, что кричали по-английски.
Несмотря на охватившее ее желание немедленно под­няться на палубу и глотнуть свежего воздуха, Рэйвен ко­лебалась. Ужасы трюма были ей хорошо известны, но здесь она находилась в относительной безопасности. А вот что их всех ожидало наверху? Наконец она решилась. Цепляясь за грубые поручни кое-как сколоченного трапа, она начала медленно карабкаться на палубу. У самого люка какой-то матрос подхватил ее и вытащил наверх. Стоя на дрожащих от слабости ногах, она моргала, глядя на туск­лое зимнее солнце, ослепившее ее привыкшие к темноте глаза. Затем, пошатываясь, побрела к спасительному бор­ту и, вцепившись в него, закрыла глаза. Когда Рэйвен вновь их открыла, она увидела необъятные океанские про­сторы.
Подставив лицо под теплые лучики солнца, пробив­шиеся сквозь тучи, Рэйвен почувствовала необыкновен­ный прилив энергии. Она была поражена: оказывается, солнце и свежий ветерок способны сотворить чудо! Не­сколько секунд Рэйвен стояла неподвижно, смакуя вкус свободы. Затем повернула голову и осмотрелась. Пред­ставившееся ей зрелище повергло ее в ужас. До сих пор Рэйвен даже не представляла себе, как выглядят женщи­ны, страдавшие вместе с ней в зловонном трюме. Теперь она видела их, изможденных и полуживых от страха. Двое матросов в грубых робах вытаскивали узниц на палубу, поскольку ни одна из них не могла выбраться наверх са­мостоятельно, настолько они были слабы. Догадка Рэйвен подтвердилась: все эти несчастные были женщинами. Но их национальная принадлежность и при свете дня остава­лась для неё загадкой. У некоторых из пленниц кожа была чернее ночи, у других были огромные и черные, как сли­вы, глаза и необыкновенно утонченные черты лица. И все они кутались в истлевшее вонючее тряпье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152