Лен уставился на Кабоуркову как на чудо. Неужто это та самая работница? Ни известковой коросты, ни лохмотьев, в которых она еще сегодня мешала раствор. Кабоуркова припарадилась. Голову ее украшал белый платок, не то что куцая косынка, вечно сбившаяся на затылок и похожая на ощипанную курицу, примостившуюся на копне волос. Голубая жакетка ладно сидела на ней. Одному богу известно, как ей удалось затянуть талию, подчеркнув точеную, словно кегля, фигуру. Две верхние пуговицы были расстегнуты, на груди выглядывала бахрома рыжего шерстяного платка.
Нимало не смущаясь, будто она бывала здесь не раз, Кабоуркова подобрала черную юбку, под которой зашуршала еще одна, накрахмаленная, и уселась на пороге сторожки, упершись каблуками высоких шнурованных ботинок в землю, а носки задрав кверху. Икры у нее были крепкие, широкие, и чем выше, тем больше расходилась шнуровка, плотно охватывая ногу.
— А я-то вас ищу... Уж и не чаяла живым увидеть! — бойко проговорила она, стараясь, как видно, угодить Лену и речами, и всем своим нарядным видом.
— Вот, проведать пришла,— добавила она, пытливо глядя на него, но, видя, что он никак не придет в себя, позвала:
— Может, все-таки присядете рядышком!..
И, подоткнув юбку под широкое бедро, чтобы освободить ему место, заключила:
— Во-о-о!..
Такое кокетство обязывало Лена к ответной доверительности. Не слишком опытный в обращении с дамами, он все же понимал, что значит, когда женщина вот так приходит к мужчине. Кабоуркова явно намекала, что можно обойтись без околичностей, и с самого начала держалась так, будто все условности уже позади.
Чуть поколебавшись, Лен сел рядом, смутно догадываясь, чем это чревато. Все последствия, возможно, просто не укладывались у него в голове.
— Что, что? — встрепенулась Кабоуркова, хотя Лен не издал ни звука. Этим вопросом она упрекала его в молчании и пыталась расшевелить. Но Лен так и не раскрыл рта. Они сидели среди штабелей кирпича, груд песка и цемента, точно на краю света, и никто ничего не узнал бы о них, если бы вдруг сама луна, пролетев тучу насквозь, не уселась бы на ее краешке, явно заинтересовавшись, что Лен будет делать дальше. А Лен внимательно следил, как она быстро плыла в синеватой дымке, пока, выйдя из тучи, не засияла во всей своей красе.
Заискрились бусинки дождевых капель, собравшихся в продольной трещине сваи. Фонарь напротив мерцал теперь впустую — эта сторона, застыв в лунном свете, не хотела иметь ничего общего с той, теневой. Опорные балки лесов казались выше; ночью их обременяли уже не доски, а густые фиолетовые тени. Все сущее зачарованно глядело на луну, под которой плыло редкое облако, будто рыбак тянул сеть сноровистыми руками. Искрились капли дождя, светились глаза молодой женщины возле Лена — и, взглянув на нее исподлобья через плечо, он вдруг понял, как она молода.
Платок у Кабоурковой сбился на затылок. Смуглый лоб украшала узкая, волнистая черная ленточка, терявшаяся сзади в черных как смоль волосах, где начиналась коса. Белки черных глаз на загорелом лице светились словно фарфоровые.
«Цыганка!..» — мелькнуло в голове Лена.
Однако времени на размышление она ему не дала
— Хоть бы «добрый вечер» сказали, что ли, раз уж я к вам заскочила... Шла мимо, дай, думаю, зайду... Тут неподалеку магазин, а мне к завтраку купить надо кое-что...
— Добрый вечер! — сипло выговорил Лен, едва ворочая сухим языком. Кабоуркова удивленно повернулась к нему.
— Боже ты мой, ну и отделал он вас, сукин сын! — неожиданно взвизгнула она.— И все из-за меня. Не дал, не дал меня лешему этому в обиду...
Она попыталась обнять Лена за шею.
— Войтех, дорогой!..
Лен все еще был в странном оглушенном состоянии и, скорее всего, разрешил бы ей обнять себя, но, услышав незнакомое имя, насторожился и, поймав ее руки на своих плечах, спросил:
— Это кто это — Войтех?!
— Ты разве не Войтех? А как же тебя звать-то? — удивилась Кабоуркова, не снимая рук с его плеч.
— Кашпар меня зовут,— вконец смутился Лен
— Кашпар??? — переспросила Кабоуркова.— Каш...— поперхнувшись, она аж навзничь упала, беззвучно трясясь от смеха. Зубы ее сверкали в лунном свете, как кубики сахара. Успокоившись было, она попробовала еще раз назвать его по имени: «Каш...» и снова закатилась в беззвучном приступе.
Лену показалось, что на самом деле ей было вовсе не смешно, что ей надо было как-то отвлечь его мысли от Войтеха, заставить забыть о недоразумении.
— Так кто это — Войтех? — полюбопытствовал он. Вопреки его ожиданиям, Кабоуркова запираться
не стала, простодушно признавшись:
— Оговорилась я... Знавала я когда-то одного Войтеха, солодильщика с пивоваренного завода, уж и не помню где. Мы там солодильню надстраивали...
Она замолчала, уставившись в грязь перед собой. Выпростала юбку, зажала ее между коленями; задрав ботинки носками вверх, постучала ими друг о друга и, откинув голову, залюбовалась ими. И повернулась к Лену. Глаза ее были так близко, что он различал каждый волосок в сросшихся бровях. Признавшись, она тем самым покаялась, и Лен читал в ее взгляде мольбу об отпущении грехов.
В сознании тугодума зашевелилась догадка, что ответную улыбку она может расценить как приглашение к новым грехам, в которых ему, скорее всего, достанется роль Войтеха, и он сурово нахмурился.
И Кабоуркова уже не улыбалась. Она вздыхала глубоко, тихо, прерывисто, исподлобья глядя на Лена. Ему показалось, что с каждым маленьким судорожным вздохом шарики воздуха еще и еще округляют ее шею под узелком платка, съехавшего на плечи и лежавшего теперь под волосами на воротнике, отделанном смушкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58