точка сверлила голову, въедалась в мякоть мозга. Сжатие обозримого пространства длилось не более секунды, а затем окружавшие Лена предметы стали рассыпаться на части с каждым ударом пульса, пока он не расслышал пронзительный свист, точно в ушах у него отчаянно запиликали сверчки. Лен растерялся, изумившись неожиданному, небывалому прежде состоянию. Но страха не было — изможденный, обессиленный Лен не способен был поддаться ему. Страх зашевелился, когда припадок пошел на убыль, мысли в голове прояснились, и он снова услышал шум дождя.
Ступая длинными ногами по глинистому месиву стройки, Лен вышел на мостовую. Рыжий в зипуне, в сапогах с заправленными в них штанинами, с палкой и красным узелком в руке уходил, как в субботу после выплаты жалованья. Увидев его, Лен очнулся и осознал, что произошло. Самый кончик носа зачесался, будто на него села муха. Лен хотел смахнуть ее и... выпачкал пальцы в крови. Пощупал лоб — рассеченная кожа свисала на переносицу лоскутом. Свежая рана отозвалась жгучей болью. С трудом Лен припоминал — да он ли кувыркался с рыжим тут, под лесами? В углу валялись стоптанные башмаки, брошенные поденщиком.
Кабоуркова молча копошилась у бочки с известью, на сей раз надвинув платок на самые глаза.
Лен забрался к себе в сторожку и рухнул на нары. От нестерпимой боли искры посыпались из глаз. Он стиснул зубы.
ГЛАВА 7
...Гигантские большой и указательный пальцы заполняли все пространство, больно касались лба, безжалостно отдирали клочок кожи... Лен отчетливо слышал собственный хрип, но не в силах был даже пошелохнуться. И опять, еще глубже, впивались когти чудовищной лапы в его лоб, в его мозг. Лен понимал, что спит, но отчетливо слышал свои стоны, свое горестное хрипло исторгнутое гортанью.
Когти не знали пощады, а боль была невыносима. Наконец они замерли в развороченной ране. Лена словно кто-то дернул за веревочку,— он сел и обхватил голову руками — только что чудовищные пальцы сорвали с его лба лоскут кожи и утащили с собой. Лену чудилось, будто огромная ручища, исчезая в открытой двери, глухо стукнулась о дощатую створку.
Он тяжко вздохнул и окончательно проснулся.
Уже почти стемнело, на стройке давно воцарилась полная тишина. С часу дня никто не работал. Лен был уверен в этом, иначе мастер давно вышвырнул бы его из сторожки, поскольку даже в обед ему не полагалось прикорнуть на нарах.
Дождь барабанил по доскам, шумно колотил по песку, булькал в бочках. Путь говорливого ручейка, выбравшего удобное русло, пролег по полу сторожки. За дощатыми стенами капли бормотали: «Я... ты... он... тут... там...» — «Здесь!» — подтверждала всякий раз самая тяжелая.
Надо было взять лопату, прорыть водоотводные канавки. Но Лен не шелохнулся. Несмотря на боль, давно на душе не было так легко. Теперь, когда он сидел, боль отпустила. Лен попытался зевнуть, но не смог — так распухло лицо. Вскочив с нар, он подошел к двери и, схватив осколок зеркала, убедился в этом воочию.
Ну и видок!.. Было отчего испугаться, однако Лен скорее удивился. Вот уж не ждал увидеть себя таким! Правая рука, не пощадившая рыжего, ныла, и Лен удовлетворенно подумал, что рыжий выглядит сейчас не лучше. С той лишь разницей, что у Лена больше пострадали нос да лоб, а у того — щеки, наверняка изменив его облик до неузнаваемости.
Но чего уж, конечно, не было на лице рыжего — так это бурых, запекшихся потеков крови, хлынувшей вчера со лба Лена, «разукрашенного», как говорят драчуны, поленом. Да иначе и быть не могло, одно дело — удары, нанесенные рукой, другое — поленом... Глядя в осколок зеркала, Лен удостоверился, что меж бровей у него сплошное месиво, нечто вроде мясного фарша; издали могло показаться, что лоб украшает большая печать, на которую пошло немало красного сургуча...
А, ладно' Как бы там ни было, именно он, Лен, вышел победителем, кто знает, вернется ли рыжий вообще. Лен рассчитался с ним, да, рассчитался! Черт возьми, да что же это — и улыбнуться не улыбнешься, такая боль! Стиснуть зубы! Только нагнешься, чтобы в темноте получше разглядеть себя в зеркале, кровь приливает к лицу, пульсирует под отекшей, блестящей кожей.
Тут Лен, вдруг свечкой выпрямившись у порога, спросил себя: почему же он все-таки кинулся на рыжего, почему они так сцепились? Первым ударил рыжий... Но ведь это Лен набросился на него... Отчего?
На другой стороне улицы фонарщик зажег фонарь и пошел дальше. В голове же Лена была непроглядная темень. Уж не повредило ли полено и его рассудок?
...Почему же все-таки так произошло?
Стояла тишина; Лен даже не заметил, что дождь уже кончился. Иссякая, едва журчал из-под сторожки ручеек, и он отчетливо услышал, как где-то там, на улице, задребезжало под жердью фонарщика стекло очередного фонаря. Лен вдруг вспомнил, что он, сторож, обязан на ночь зажигать на стройке лампочки.
С размаху разбив осколок стекла о штабель кирпичей, он пошел зажигать три сигнальные лампы.
...То ли после дождя так парило, то ли разливался по телу жар...
Боже, ноги едва идут, подкашиваются на каждом шагу, в локте что-то похрустывает. Неужели одним ударом можно так изувечить человека?
Радостно вспыхнула первая лампа, и Лену показалось, что на стройке появилось еще одно живое существо. Красный огонек благодарно грел ему душу. А через минуту горела уже и вторая, третья... Лен нагнулся к фитилю, а когда распрямился, в глаза ему выстрелил сноп искр — то не лампа взорвалась, это прилила к лицу кровь. А когда он прозрел, его так и обдало жаром: у дверей сторожки стояла Кабоуркова.
— Привет,— сказала она, спрыгнув с порога, как девчонка.
Только по голосу узнал он ее, и не мудрено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58