Когда же следователь, истинный мастер своего дела, потребовал, чтобы «им» Лен больше такого не говорил, разъяснив, что от солнца можно погибнуть или в результате ожога, или от солнечного удара, о чем в ноябре не может быть и речи, не говоря уже о том, что солнечные лучи не разбивают черепов, Лен с трудом заставил себя пошевелить мозгами, глаза, поднятые к потолку, часто заморгали, кисть исхудалой руки судорожно сжала одеяло. Наконец синюшные губы зашевелились:
— Ну, тогда пана Конопика долбанула дождевая капля...
Немного погодя добавил:
— Здесь!
И точно указал пальцем, куда именно.
В ответ на правомерное замечание пана следователя, что и это невозможно хотя бы по причине незначительности ее веса, Лен сказал:
— Она ж была с кулак.
После этого следователь, конечно же, не сомневался, что подследственный водит его за нос, и счел необходимым сделать ему строгое предупреждение.
— Ну, тогда это был кофейный брикет фирмы Франка! — заявил Лен с упрямым недовольством тяжелобольных, желающих, чтобы их наконец оставили в покое.
Больше следователь не добился от него ни слова, но то обстоятельство, что Кашпар Лен, будучи уже ходячим, настаивал на сей бессмыслице на каждом допросе, навело обвинение на догадку о симуляции, столь замечательно подтвержденную схожими отзывами экспертов, пристально наблюдавших за поведением больного.
Обвинитель необычайно ловко использовал против Лена этот самый очевидный из всех косвенных доказательств факт:
— Совершенно ясно, я бы даже сказал, ясно как божий день, что раз подсудимый симулирует сумасшествие и свою полную непричастность к несчастью, у него на то имеются веские основания, точнее, корыстная причина, а именно — сознание своей вины. Заключение экспертизы, как вы убедитесь дальше, единодушно: подсудимый весьма слабо развит в интеллектуальном отношении, однако находится в полном душевном здравии и рассудок его ничем не замутнен. Со своей стороны, я бы назвал его логику весьма четкой, даже изощренной, и чем абсурднее показания подсудимого, тем они изощреннее!
Таков был главный козырь прокурора во время судебного разбирательства.
Председатель обратился к Лену:
— Вы слышали обвинение? Что вы можете сказать по этому поводу?
— Чист перед Богом и перед людьми! — ответил Лен, явно забыв, что он не на исповеди.
Председатель задал ему следующий вопрос:
— Может быть, вы расскажете все, как было? Лен пробубнил что-то о кофейном брикете фирмы
Франка.
Молодой обвинитель, видя в упорстве Лена доказательство его вины, которым он еще неоднократно намеревался воспользоваться, в запале продолжил:
— Разве не очевидно каждому, кто следил за выводами обвинительного акта, разве не очевидно, что... когда... Допустим, подсудимый все время пробыл в состоянии полного беспамятства и не знал, что произошло внизу... Тогда почему же, спрашивается, очнувшись, он не только не удивился, оказавшись в предварительном заключении, но и четко понял вопрос следователя и дал на него, на первый взгляд, бессмысленный, но, по его замыслу, логичный ответ?
Тут он чуть язык не прикусил, заметив, как с лиц присяжных вмиг сошло доброжелательное выражение, произведенное его первым выступлением, и понял, что впал в логику, абсолютно недопустимую на начальном этапе разбирательства, дав в руки присяжному поверенному отличный козырь.
Присяжный поверенный старый опытный адвокат доктор Рыба не счел даже нужным подняться и лишь протестующе отмахнулся, вполголоса заявив, что считает утверждение неправомерным, ибо нельзя установить, когда именно осознал подсудимый, где он находится и по какой причине оказался в камере; вполне возможно, наконец, что он не знал об этом даже к началу первого допроса. Со своей стороны он, как защитник, считает необходимым опереться в данном случае на свидетельские показания тюремного врача и содержащихся в тюрьме заключенных, если обвинитель будет настаивать на своем. Сам же он намерен высказаться по этому поводу в заключение своей адвокатской речи. Однако уже сейчас решительно протестует против излишне запальчивых выступлений обвинения с целью оказания нажима на дальнейший ход дела.
Возникла короткая, резкая перебранка между двумя знатоками уголовного права, во время которой присяжному поверенному удалось привести обвинителя в растерянность утверждением, что, с одной стороны, обвинение основывается на установленном судебными экспертами полном душевном здравии подсудимого, а с другой — отказывает ему в способности оценить ситуацию, в которой он очутился, и, одновременно добиваясь от него этого, наделяет хитроумием, говоря о быстрых, изощренных ответах подсудимого, которые на самом деле совершенно абсурдны и свидетельствуют о его безумии, в чем он, защитник, нисколько не сомневается и не усомнится впредь, каков бы ни был конечный итог разбирательства.
На сей раз адвокат держал речь стоя. Выразив свое мнение обычным для него монотонным голосом (снискавшее ему славу пламенное красноречие он всегда оставлял для заключительного слова), он ребром руки рассек воздух по диагонали сверху вниз, словно бы разрубая речь противника, и, побагровев, выкрикнул:
Этот жест адвоката никогда не оставался без внимания. Обычно после того, как седовласый доктор Рыба, получивший за свой импозантный вид прозвище «Рыба-кит», выкрикивал свое и, сверкая крупным бриллиантом на мизинце, рассекал ладонью воздух, не только противник не решался спорить с ним дальше, но и само слушанье дела прерывалось, потому бывалый председатель и на этот раз был вынужден приложить немало труда, чтобы продолжить слушанье дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58