Глава 29


Я вижу клочья рваных облаков -
Там, высоко, туда мне не взлететь
С тех пор, как стройный мой распался мир,
Утратил всю гармонию, и хаос
Его порвал своей когтистой лапой
На клочья…
Даже мысли неподвластны
Дракону пленному,
и неподвластно небо -
Мне не подняться до подзвездных высей:
К земле привязан, как презренный пес
На цепь посажен…
О позор и боль!
Я, властелин небес, ветров владыка,
И что же…
Не пускает алый коготь -
Язвит, терзает, мучит гнусный страж,
Смердящий смертью.
Грезить о полете
Бессмысленно.
О, мой народ летает
По-прежнему, но лишь у стражей-хларов
Язык их, будь он проклят, повернется
Назвать полетом это.
Еле-еле,
Медлительней улитки по листу
И ниже червяка, что роет землю
Летит дракон плененный – под седлом,
Во имя жалких войн двуногих этих.
О горе, горе племени крылатых!
Мы все познали униженье плена,
Мы все во сне бываем лишь свободны.
Немало лет прошло, а избавленья
Все нет.
А Всадник смеет говорить
На языке драконов. Горе, горе!
Пусть даже искаженные, слова
Напоминают мне о прошлом живо, -
И вот уже, как наяву, я вижу
Все, что утратил, чарами окован -
Простор, и солнце, и небес бездонность;
Прохладная услада облаков
Ласкает крылья, и трепещут ноздри
От ледяных ветров тех горних высей…
О небо, сколь мучительно и больно
Мне вспомнить, как, еще себя робея,
Парили в вышине, расправив крылья,
Ловили ветер отпрыски мои.
Но нет – к земле навеки я придавлен,
И эти злые чары… Темный ужас
Связал меня, подобно крепким путам.
Драконы все испробовали кровь
Уже давно. С тех пор постылый, липкий
И душный вкус нам голову кружит.
Уста мои, что пламя изрыгают,
Осквернены, а древнее наречье
Драконье Всадник запятнал навек.
О горе, горе племени драконов!
И все ж, чем больше я вкушаю крови,
Тем более желанна мне она.
Коварный Всадник мне приносит мясо,
Сочащееся кровью, – утоляю
Я жгучий голод – заглушает боль
И притупляет ноющую память:
Так яд, увы, становится лекарством.
А я, скользивший гордо в вышине,
Куда не поднимались даже птицы,
Все глубже погружаюсь в хаос… в бездну…
Ужель, себя теряя, я исчезну
Навеки… навсегда… во тьму… в ничто…


Но те слова, пускай в устах чужих,
Звучат опять и вновь напоминают
О прошлом – как учили мы летать
Детенышей на крыльях неокрепших…
Народ мой, сестры, братья, дети, где вы?
Лететь, лететь и складывать напевы
Ужели никогда не суждено…
Как холодно, и пусто, и темно
В глазах и на сердце, коль не подняться к солнцу
И не согреться нам в его лучах…


Но что это за тварь ко мне явилась?
Кто, кроме Всадников, посмеет говорить
На языке драконов? Нет, не Всадник,
Не чую я брони, пропахшей смертью,
Где алый коготь? Нет при нем бича
Кровавого – он голый, уязвимый,
Он бесчешуйный… Трапеза ль моя
Сама ко мне пришла? Но он не скот
Покорный; не крылатый неразумный,
Как птицы… Кто он? Что он говорит?
Не призрак ли детенышей печальный -
Тех самых, да, кого не зачинаем
Уж много сотен лет, томясь в плену?
Не птица, не дракон, не скот, не Всадник…
Но более всего напоминает…
Его я знаю.
Нет! Не может быть!
Но голос этот
Я, право, где-то слышал… Кровь и плоть
Пожрать, спалить… Сжигаем изнутри,
Я чую, сам он мучается болью…
Но пламя… почему я вспомнил пламя,
Слепящее и белое, в котором…
О чем он говорит?


"О Роэлан!"
…Назвал он имя
Мое. И голос будто бы знакомый…
"О Роэлан, о, вспомни, Роэлан!"


О небо, как натянутой струною
Звенит от боли весь – нет, не детеныш,
Они не знали ужаса и боли.
Другой, но кто? Он связан, как и я,
В плену, в оковах тяжких, но незримых.
Освободить его от этих пут.


"Эйдан, любимый!"
Эйдан? Любимый? Да, я вспоминаю…
Я узнаю, о да, я вспомнил, вспомнил,
Теперь я знаю, кто меня зовет -
Неужто ты, любимый и пропавший,
Вернулся отыскать меня в плену?
Тебя я белым пламенем одену
И вспомню то, что позабыл уже,
Любимый, утолю твои печали,
Иди ко мне, скорей, иди же, Эйдан,
О, говори со мной, еще, еще!


Глава 30

Эйдан

Каков облик времени? Люди говорят, будто время приобретает форму вещей, его заполняющих: приятных, заставляющих его лететь, и скучных, задерживающихся еще долго после того, как с ними попрощались. Однако годы моего молчания, когда жизнь была пустотой, не сдувались, как пустые мешки от зерна. Каждый миг имел глубину, ширину и длину, у каждого часа был неизменный объем. И они громоздились друг на друга, пока столп времени не вырос так высоко, что я снова стал свободен. Но с того мига, когда я в Абертене отдал себя Роэлану, облик времени изменился, и я больше не мог отличить миг от часа или дня.
Лара говорила – полминуты. Полминуты с того мига, когда она поднимет левую руку, до того, как дракон испустит струю пламени, способного расплавить камень. Половина этого времени уйдет на то, чтобы оказаться в этом пламени. Действительно, безумец и дурак. На что я надеюсь? Как мне донести до Роэлана то, над чем я так отчаянно бился последние недели, – слова, которые я искал, перебирая воспоминания о минувшем счастье?
Но я же хотел этого. Намерения мои были ясны, решение твердо. Каковы бы ни оказались тайны Нарима – а я уже давно пришел к заключению, что тайны его поистине монументальны, – я решил, что мне нет до них дела, потому что они не имеют отношения к моей цели: доискаться до истины. Но я не учел того, что Лара почти свела меня с ума. В Мазадине не догадались изобрести пытки, подобной утонченной муке, через которую мне пришлось пройти за последние два дня, – сначала изображать близость, которой я так жаждал, слышать исполненные ненависти слова, лишавшие меня всякой надежды на нее, и мучиться – ведь нельзя было удержаться от соблазна решить, будто ее поступки свидетельствуют о совсем других чувствах… И я не учел той ярости, которая охватила меня, когда я узнал, что Нарим отправил меня в преисподнюю – "в безопасность", – поскольку не считал людей способными на стойкость и верность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118