Большинство уже равнодушно расползлось по своим нарам. Только ветераны и еще несколько человек стояли с ними.
Ему вдруг показалось, что он не сказал еще что-то страшно важное. Что-то, от чего все зависит. Он отчаянно, изо всех сил, старался оформить это что-то в мысли и слова, но у него ничего не получалось.
— Не забывайте это, — просто сказал он, наконец.
Никто не ответил. Он видел, что они забудут. Они слишком часто видели такое. Бухер бы, может быть, не забыл, он был еще молод. Но он уходил вместе с ним.
Они шли по дорожке, с трудом передвигая непослушные ноги. Они не вымылись — приказ Вебера был просто шуткой. В лагере постоянно не хватало воды. Они шли вперед. Они не оглядывались. Остались позади ворота, разделявшие два лагеря. «Дохлые ворота». Вася вновь принялся жевать, громко причмокивая. Трое новеньких шли, как автоматы. Они поравнялись с первыми бараками рабочего лагеря. Их обитатели давно уже были на работах. Тоскливо-неприкаянный вид пустых бараков вызывал тягостное чувство, но 509-му показалось в эту минуту, что на свете не может быть ничего роднее и желаннее этих бараков. Они вдруг превратились в осязаемый образ Жизни, в недоступное для него прибежище. Ему захотелось спрятаться в одном из этих бараков, забиться в самый дальний и темный угол, как можно дальше от этой ухабистой дороги, неумолимо ведущей в небытие. Не дожил два месяца, думал он тупо. А может быть, всего две недели. Все зря. Зря.
— Товарищ! — раздался вдруг совсем рядом чей-то голос. В этот момент они проходили мимо барака 13. Человек, окликнувший его, стоял у двери. Лицо его было покрыто клочками черной щетины.
509-й поднял голову.
— Не забываете это, — пробормотал он. Он не знал этого человека.
— Мы не забудем это, — ответил незнакомец. — Куда вас?..
Оставшиеся в бараках заключенные видели Вебера и Визе. Они понимали, что все это было неспроста.
509-й остановился. Он посмотрел на человека, стоявшего у двери барака. Стряхнув с себя оцепенение, он вновь вспомнил о том важном, что он еще должен был сказать, о том, чему нельзя было пропасть, потеряться.
— Не забывайте это! — прошептал он страстно. — Никогда! Никогда!
— Никогда! — повторил незнакомец твердым голосом. — Куда вы идете?
— В какой-то госпиталь. Подопытными кроликами. Не забывайте этого. Как тебя звать?
— Левинский, Станислав.
— Не забывай этого, Левинский, — сказал 509-й. Ему казалось, что с именем это звучит более убедительно. — Левинский, не забывай этого.
— Я никогда этого не забуду.
Левинский коснулся рукой его плеча. Для 509-го это было чем-то бульшим, чем просто прикосновение. Он еще раз кивнул ему. Лицо его чем-то отличалось от лиц в Малом лагере. 509-й почувствовал, что его наконец-то поняли. Он отправился дальше. Бухер ждал его. Вместе они догнали остальных, которые не останавливаясь брели по дороге.
— Мясо… — бормотал Вася. — Суп и мясо…
Спертый воздух канцелярии был пропитан застарелым запахом сапожного крема. Капо уже приготовил бумаги.
— Распишитесь здесь, — сказал он, безо всякого выражения посмотрев на шестерых заключенных.
509-й взглянул на стол. Он не понимал, с чего это вдруг потребовались их подписи. Заключенным отдавали приказ, без всяких подписей. Вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд. Это был один из писарей, сидевший за спиной у капо. Поймав взгляд 509-го, он едва заметно повернул голову справа налево.
Вошел Вебер. Все застыли по стойке «смирно».
— Продолжайте! — бросил он и взял со стола бумаги. — Еще не готово? Быстро! Распишитесь здесь!
— Я не умею писать, — сказал Вася, стоявший ближе всех к столу.
— Значит, ставь три креста.
Вася поставил три креста.
— Следующий!
Трое новеньких один за другим подошли к столу и расписались. 509-й тем временем лихорадочно соображал. У него появилось ощущение, что еще должен быть какой-то выход. Он еще раз взглянул на писаря, но тот уткнулся в свои бумаги и не поднимал головы.
— Твоя очередь! — зарычал Вебер. — Что размечтался?
509-й взял со стола листок. Глаза плохо слушались его, несколько машинописных строк путались и расплывались.
— Ты еще и читать тут собрался? — Вебер толкнул его. — Подписывай, пес шелудивый!
Того, что 509-й успел прочесть, было вполне достаточно: «…изъявляю добровольное желание…» Он положил листок обратно на стол. Вот она — последняя, отчаянная попытка! Это и имел в виду писарь.
— А ну живее, дохлая кляча! Или ты хочешь, чтобы я тебе помог?
— Я не изъявляю добровольного желания, — сказал 509-й.
Капо уставился на него, раскрыв рот. Писари изумленно подняли головы, но тут же уткнулись в свои бумаги. Наступила гробовая тишина.
— Что? — переспросил Вебер, еще не веря своим ушам.
509-й набрал в грудь воздуха.
— Я не изъявляю добровольного желания.
— Значит, ты отказываешься подписать бумагу?
— Да.
Вебер провел языком по губам.
— Так. Значит, ты не подпишешь? — Он взял левую руку 509-го, завел ее за спину и рванул вверх. 509-й упал. Вебер крепко держал его вывернутую руку, и теперь, потянув ее вверх, он приподнял 509-го от пола и наступил ему на спину. 509-й вскрикнул и затих.
Вебер взял его второй рукой за шиворот и поставил на ноги, но тот опять повалился на пол.
— Слабак! — презрительно буркнул Вебер. Потом, открыв дверь в соседнюю комнату, позвал:
— Кляйнерт! Михель! Возьмите-ка эту кисейную барышню и приведите в чувство. Оставьте его там. Я сейчас приду.
509-го выволокли из комнаты.
— Давай! — обратился Вебер к Бухеру. — Подписывай!
Бухера била дрожь. Он не хотел дрожать, но ничего не мог с собой поделать. Он вдруг остался один. 509-го с ним больше не было. Все в нем кричало о смирении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124