509-й прятался, решив сначала посмотреть, что из себя представляет новый староста блока. Рядом с ними хрипел в последнем приступе удушья скелет с грязными седыми волосами. Он умирал от воспаления легких.
— Наши — это члены подпольной организации лагеря, — назидательно произнес Вернер. — Ты это хотел услышать, а? — Он улыбнулся.
— Нет. Я не это хотел услышать. И ты не это хотел сказать.
— Пока что я говорю это.
— Да. Пока необходим этот вынужденный союз. А потом?
— Потом? — сказал Вернер, словно удивляясь такому невежеству. — Потом, безусловно, одна какая-нибудь партия должна взять власть в свои руки. Сплоченная партия, а не разношерстная толпа.
— То есть твоя партия. Коммунисты.
— Конечно. А кто же еще?
— Любая другая партия. Но только не тоталитарная.
Вернер коротко рассмеялся.
— Дурень! Никакой другой. Именно тоталитарная! Ты видишь эти знаки на стене? Все промежуточные партии стерты в порошок. А коммунисты сохранили свою силу. Война закончится. Россия оккупировала значительную часть Германии. Это без сомнения самая могучая сила в Европе. Время коалиций прошло. Эта — была последней. Союзники помогли коммунизму и ослабили себя, дурачье. Мир на земле теперь будет зависеть…
— Я знаю, — перебил его 509-й. — Эта песня мне знакома. Скажи лучше, что будет с теми, кто против вас, если вы выиграете и возьмете власть? Или с теми, кто не с вами?
Вернер немного помолчал.
— Тут есть много разных путей, — сказал он, наконец.
— Я знаю, каких. И ты тоже знаешь. Убийства, пытки, концентрационные лагеря — это ты тоже имеешь в виду?
— И это тоже. Но лишь по мере необходимости.
— Это уже прогресс. Ради этого стоило побывать здесь.
— Да, это прогресс, — не смутившись, заявил Вернер — Это прогресс в целях и в методах. Мы не бываем жестокими просто из жестокости — только по необходимости.
— Это я уже не раз слышал. Вебер говорил то же самое, когда загонял мне под ногти спички, а потом зажигал их. Это было необходимо для получения информации.
Дыхание умирающего перешло в прерывистый предсмертный хрип, который здесь хорошо знал каждый. Хрип иногда обрывался на несколько секунд, и тогда в наступившей тишине было слышно зловеще-утробное ворчание тяжелых орудий на горизонте. Это был странный диалог — хрип умирающего и далекие глухие раскаты в ответ. Вернер смотрел на 509-го. Он знал, что Вебер неделями пытал его, чтобы узнать от него имена и адреса. И его, Вернера, адрес — тоже. Но 509-й молчал. Вернера позже выдал, не выдержав пыток, товарищ по партии.
— Почему ты не с нами, Коллер? — спросил он. — Ты бы нам очень пригодился.
— Левинский меня тоже спрашивал, почему. Об этом мы не раз говорили еще двадцать лет назад.
Вернер улыбнулся. Это была добрая, обезоруживающая улыбка.
— Говорили. Не раз. И все же… Время индивидуализма прошло. теперь будет трудно остаться в стороне. А будущее принадлежит нам. Нам, а не продажному центру.
509-й посмотрел на его череп аскета.
— Сколько же, интересно, пройдет времени — когда все это кончится, — до того, как ты станешь для меня таким же врагом, как вон тот пулеметчик на вышке?
— Совсем немного. Ты все еще опасен. Но тебя не будут пытать.
509-й пожал плечами.
— Мы тебя просто посадим за решетку и заставим работать. Или расстреляем.
— Это звучит утешительно. Таким я себе всегда и представлял вашу золотую эру.
— Оставь эту дешевую иронию. Тв же знаешь, что принуждение необходимо. Вначале, в целях защиты. Позже необходимость в нем отпадает.
— Ошибаешься, — возразил 509-й. — Любая тирания нуждается в нем. И с каждым годом все больше. А не меньше… Это ее судьба. И ее же конец. Ты сам видишь, что происходит с ними.
— Нет. Нацисты совершили роковую ошибку, развязав войну, которая оказалась им не по зубам.
— Это была не ошибка. Это была необходимость. Они не могли иначе. Если бы они вздумали разоружаться и укреплять мир, они бы тут же обанкротились. И с вами будет то же самое.
— Мы все свои войны будем выигрывать. Мы поведем их иначе. Изнутри.
— Правильно, изнутри — внутрь. Так что эти лагеря вам еще пригодятся. Скоро вы их сможете опять заполнить.
— Пожалуй, — ответил Вернер совершенно серьезно. — Так почему же ты все-таки не с нами?
— Именно поэтому. Если ты, выбравшись отсюда, доберешься до власти ты прикажешь меня ликвидировать. Я же тебя — нет. Вот это и есть причина.
Хрип умиравшего слышался теперь все реже. Вошел Зульцбахер.
— Сказали, что завтра утром немецкие самолеты будут бомбить лагерь. Чтобы ничего не осталось.
— Очередная утка, — заявил Вернер. — Хоть бы поскорее стемнело. Мне надо в лагерь.
Бухер смотрел в сторону белого домика на холме, за контрольной полосой. Он стоял посреди деревьев в косых лучах солнца и казался неуязвимым. Деревья в саду чуть поблескивали, словно уже были покрыты первым, розово-белым пушком.
— Ну теперь-то ты веришь? — спросил он. — Теперь ты уже можешь даже слышать их пушки. С каждым часом они все ближе. Мы выберемся отсюда.
Он опять посмотрел на белый домик. Он давно еще загадал, что пока этот домик цел и невредим, все у них будет хорошо. Они с Рут останутся в живых и будут спасены.
— Да. — Рут сидела на земле рядом с проволокой. — И куда же нам идти, если мы выберемся отсюда?
— Прочь. Как можно дальше.
— Куда?
— Куда-нибудь. Может, еще жив мой отец. — Бухер и сам не верил в это. Но он не знал точно, погиб ли его отец. 509-й знал, но так и не решился сказать ему об этом.
— У меня никого не осталось, — сказала Рут. — Их при мне увезли в газовые камеры.
— А может, их просто отправили по этапу? И они остались в живых? Тебя ведь оставили в живых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124