А останавливаться было нельзя: капо наблюдал за ним. «Странно, что такую маленькую группу привел капо, а не просто старший», — подумал он.
Снаружи в подвал крематория вела глубокая косая шахта. В нее бросали трупы, лежавшие штабелями во дворе. Внизу их раздевали, если на них что-то было, отмечали в списках и осматривали на предмет золотых коронок и колец.
Бергер работал в подвале. Он выписывал свидетельство о смерти и удалял золотые коронки. Зубной техник из Цвикау, который делал это до него, умер от заражения крови.
Капо, дежурившего внизу, звали Драйер. Он пришел спустя несколько минут.
— Давай, — буркнул он недовольно и уселся за маленький стол, на котором лежали списки.
Кроме Бергера внизу работали еще четверо из рабочей команды крематория. Они стояли наготове у шахты. Сверху скатился, словно огромный жук, первый труп. Вчетвером они протащили его по цементному полу в центр подвала. Труп уже закоченел. Они торопливо принялись раздевать его, сняли куртку с номером и нашивками; один из них отогнул торчавшую руку вниз и держал ее так, пока не стащили рукав. Потом он отпустил руку, и она опять устремилась вверх, словно упругая ветка. С брюками было меньше хлопот.
Капо записал номер.
— Кольцо? — спросил он.
— Нет. Кольца нет.
— Зубы?
Он посветил фонариком в полуоткрытый рот, на котором запеклась тонкая струйка крови.
— Золотая пломба справа, — доложил Бергер.
— Хорошо. Тащи.
Бергер с щипцами в руке встал на колени рядом с заключенным, державшим голову мертвеца. Остальные уже раздевали следующего; один из них, выкрикнув номер, отбросил одежду в сторону, туда, где лежали вещи первого. Трупы посыпались теперь один за другим, с грохотом и треском, словно в шахту высыпали кучу сухих дров. Они валились друг на друга, сплетаясь в клубок. Один из них приземлился на ноги и так и остался стоять у стены шахты с широко раскрытыми глазами и перекошенным ртом. Скрюченные пальцы рук его застыли, не успев сжаться в кулак. Из открытого ворота рубахи свисала медаль на цепочке. Он стоял, как вкопанный. Трупы с грохотом катились вниз, перелетали через него и падали у его ног. Среди них оказался труп женщин с неостриженными волосами. По-видимому, из лагеря по обмену пленными. Женщина скатилась вниз головой, и волосы ее закрыли лицо стоявшего трупа. Наконец, словно устав от такого количества смерти на плечах, он медленно накренился и опрокинулся наземь. Женщина упала на него. Драйер заметил это, ухмыльнулся и осторожно потрогал языком толстый прыщ на верхней губе.
Бергер тем временем выломал зуб и положил его в один из двух стоявших наготове ящичков. Второй ящик был предназначен для колец. Драйер оприходовал золотую пломбу.
— Смирно! — крикнул вдруг кто-то из заключенных.
Все пятеро встали по стойке «смирно». Вошел шарфюрер СС Шульте.
— Продолжайте.
Шульте сел верхом на стул, стоявший у стола.
— Там наверху работают восемь человек, — сказал он, посмотрев на кучу трупов. — Слишком много. Хватит и четверых. Остальные пусть помогают здесь. Давай, — он показал рукой на одного из заключенных, — позови их сюда.
Бергер снял с пальца очередного трупа обручальное кольцо. Это было, как правило, нетрудно: кольца почти свободно болтались на тощих пальцах. Он положил кольцо в ящик, и Драйер зарегистрировал его. Зубов у этого трупа не было. Шульте зевнул.
По инструкции каждый труп нужно было вскрыть, установить и внести в дело причину смерти. Но об инструкции здесь никто не думал. Лагерный врач появлялся редко, он не любил смотреть на трупы, и причина смерти была всегда одна и та же. Вестхоф тоже умер от острой сердечной недостаточности.
Оприходованные голые тела складывались рядом с подъемником. Время от времени, в зависимости от загруженности печей, подъемник отправляли наверх, в помещение, где сжигались трупы.
Заключенный, посланный Шульте наверх, вернулся с четырьмя политическими из той группы, которую видел Бергер. Среди них были Моссе и Бреде.
— Живо за работу! — скомандовал Шульте. — Раздевать и регистрировать! Лагерную одежду в одну кучу, штатское — в другую. Обувь отдельно. Вперед!
Шульте, молодой человек двадцати трех лет, белокурый, сероглазый, с ясными, правильными чертами лица, еще до захвата власти был членом гитлерюгенд, которая и воспитала его. Ему внушили, что есть господа и есть недочеловеки, и он твердо верил в это. Он знал расовые теории и партийные догмы, и это была его Библия. Он был неплохим сыном, но без колебаний донес бы на своего отца, если бы тот вздумал выступить против партии. Партия была для него непогрешима, он не знал ничего другого. Заключенные были врагами партии и государства и поэтому стояли вне понятий «сострадание» и «человечность». Они были ничтожнее животных. Если их убивали, то для него это имело не больше значения, чем уничтожение вредных насекомых. Совесть никогда не беспокоила его. Он прекрасно спал, и единственное, что его огорчало, — это то, что он не попал на фронт. Его оставили в лагере из-за порока сердца. Он был надежным товарищем, любил музыку и поэзию, и считал пытки необходимым средством для получения информации, поскольку все враги партии лгали. Выполняя приказы начальства, он в своей жизни убил шесть человек — двоих из них медленно, чтобы узнать имена сообщников, — и почти не вспоминал об этом. Он был влюблен в дочь члена местного суда и писал ей милые, слегка романтические письма. В свободное время он любил петь. У него был приятный тенор.
Наконец, у подъемника были уложены последние трупы. Их притащили Моссе и Бреде. Лицо Моссе просветлело. Он даже улыбнулся Бергеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124