И никогда не отказывали себе в этом удовольствии. Пойми: главное — результат сопротивления, а не то, как оно выглядит. Безрассудная храбрость — это самоубийство. Эти наши жалкие крохи непокорности — это все, что у нас осталось. Мы должны запрятать их так далеко, чтобы они не могли их найти, и пользоваться ими только в случае крайней нужды, как мы это сделали у Вебера. А иначе…
Лунный свет незаметно подкрался к Вестхофу, скользнул по мертвому лицу, пополз по шее.
— Кто-то из нас обязательно должен уцелеть, — прошептал 509-й. — Ради того, что будет потом… Нельзя, чтобы все оказалось зря. Кто-то должен остаться. Кого еще не сломали…
Он в изнеможении откинулся назад. Мысли изнуряли так же, как ходьба. Обычно голод и слабость не давали сосредоточиться. Но иногда сознание неожиданно прояснялось, в голове появлялось ощущение удивительной легкости, все казалось предельно доступным, и некоторое время можно было видеть далеко-далеко вперед, пока вновь не опускался туман усталости.
— Кто-то, кто еще не сломан и не хочет ничего забывать…
509-й посмотрел на Бухера. «Он на двадцать лет младше меня, — подумал он. — Он еще многое мог бы успеть. Он еще не сломан. А я?.. Проклятое время!.. Гложет и гложет!.. И только выбравшись отсюда, можно будет понять, чту от тебя еще осталось. Только выбравшись отсюда и попробовав все начать сначала, можно действительно понять, сломан ты или нет. Каждый год из этих десяти лет, проведенных в лагере, равен двум, а то и трем годам на свободе. Откуда же тут взяться силам? А сил понадобилось бы много».
— Никто не упадет перед нами на колени, если мы выберемся отсюда, — произнес он вслух. — Они станут все отрицать и постараются поскорее все забыть. И нас в том числе. И многие из нас — тоже захотят поскорее все забыть.
— Я не забуду это, — мрачно заявил Бухер. — Ни Вестхофа — ничего!
— Хорошо. — Волна усталости накрыла его с головой. Он закрыл глаза, но тотчас же вновь открыл их. Он должен был высказать еще кое-что, пока не забыл. Бухеру полезно было это узнать. Может, он будет единственным из ветеранов, кому посчастливится выжить. Он должен знать это.
— Хандке — не нацист, — с трудом проговорил он. — Он такой же заключенный, как и мы. На свободе он скорее всего никогда не убил бы человека. А здесь он делает это, потому что ему позволяет это его власть. Он прикрыт. Он не несет никакой ответственности. Вот в чем дело. Власть — и отсутствие ответственности, слишком много власти в руках преступников, слишком много власти вообще, в каких бы то ни было руках, понимаешь?
— Да, — ответил Бухер.
509-й кивнул.
— Это и еще другое — лень души, страх… паралич совести — вот наше несчастье… Я сегодня… весь вечер… думал об этом…
Усталость превратилось уже в черное свинцовое облако, которое все сильнее прижимало его к земле. Он достал из кармана кусок хлеба.
— Вот, возьми. Мне не нужно, я съел свое мясо. Отдай Рут…
Бухер молча смотрел на него и не шевелился.
— Я все слышал… там… у забора… — проговорил 509-й непослушным языком. — Отдай ей… — Голова его упала на грудь, но он еще раз встрепенулся, и пестрый, разукрашенный синяками и кровоподтеками череп его на мгновение засветился в лунном свете. — Это тоже… важно — давать…
Бухер взял хлеб и отправился к забору. Туман уже висел на уровне плеч. Под ним все было ясно. Плетущиеся в уборную мусульмане казались призраками с отрубленными головами. Вскоре пришла Рут. И у нее тоже не было головы.
— Нагнись, — шепнул ей Бухер.
Они опустились на корточки друг против друга. Бухер бросил ей хлеб. Он хотел было рассказать ей о том, как приносил ей мясо, но сдержался.
— Рут, — сказал он вместо этого. — Мы выберемся отсюда.
Она не могла ответить ему. Рот ее был набит хлебом. Она только смотрела на него широко распахнутыми глазами.
— Я твердо верю в это!
Он не знал, откуда в нем вдруг взялась эта вера. Она как-то была связана с 509-м и с тем, что он сказал. Он вернулся обратно. 509-й крепко спал. Голова его почти касалась головы Вестхофа. Лица их были покрыты кровоподтеками. Бухеру на секунду почудилось, что это 509-й, а не Вестхоф был мертв. Он не стал будить его. Он знал, что тот уже вторую ночь ждет здесь Левинского. Ночь была не очень холодной, но Бухер все-таки стащил с Вестхофа и еще с двух трупов куртки и укрыл ими 509-го.
Глава девятая
Через два дня город опять бомбили. Сирены завыли в восемь часов вечера. Первые взрывы раздались сразу же после сигнала воздушной тревоги. Бомбы сыпались густо, словно горох, и сначала почти не заглушали зенитные орудия. Лишь под конец послышалось несколько мощных взрывов.
Газета «Мелленер Цайтунг» на этот раз не печатала экстренного выпуска. Она горела. Из огня, в котором уже плавились станки, в черное небо легко, словно мячики, взлетали огромные рулоны бумаги. Медленно, как бы нехотя, рухнуло здание редакции и типографии.
«Сто тысяч марок, — думал Нойбауер. — Вот они, горят — сто тысяч марок. Мои сто тысяч марок! Я и не знал, что так много денег может так легко сгореть. Скоты! Если бы я знал, я бы лучше вложил капитал в рудник. Но рудники тоже горят. Их тоже бомбят. Рурскую область, говорят, сравняли с землей. Что же еще можно назвать надежным?»
Мундир его был покрыт слоем копоти. Глаза покраснели от дыма. Табачная лавка напротив, которая тоже принадлежала ему, превратилась в руины. Вчера еще золотая жила, а сегодня — куча пепла. Это еще тридцать тысяч марок. А может, и все сорок. Оказывается, за один вечер можно потерять много денег. Партия? Каждый думает о себе. Страховая компания? Да она тут же обанкротилась бы, если бы вздумала выплачивать компенсацию за все, что сегодня было разрушено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124