Хотя они и часто сменялись, это не беспокоило Петрока: очень быстро, то издалека еще сняв шапку, то кинув приятное словцо, то попотчевав квартой молока, он заводил новые знакомства и даже дружбу. Как только доспели сыры, он повез их продавать и в первую очередь одарил — по целой головке — и пана Стасека, который делал обход Кладбищенской улицы, и пана Збышка, следившего за порядком на центральном шоссе, и панов Габруся и Казимежа, под наблюдением которых находился рынок.
— Пусть паны знают, что не только плохие люди есть на свете,— говорил он каждому из них.
Панам было очень приятно, когда Петрок, весело улыбаясь, каждый раз еще издали здоровался с ними:
— Мое почтение пану Стасеку!
— Мое почтение пану Збышку!
— Мое почтение пану Казимежу!
А в сарайчике тем временем работа шла. Гудела центрифуга. Петрок ездил по селам всегда с песней, без которой лес, казалось, теперь и обойтись не мог; Миколай Красуцкий следил за сырами, отжимая их под прессом, а затем подсушивая в полове или сене. В село иногда выезжал с Петроком и Красуцкий, но возвращался обычно один, куда позднее, а случалось, что и ночью. И к Красуцкому стали заходить люди, видно нездешние или дальние, так как Кирилла раньше их не встречал. Зачем приходили? Бог их ведает, может, поглядеть на сыроварню да самим перенять эту науку.
Один такой гость запомнился Кирилле и несколько смутил его покой. Пришел он в субботу под вечер, плечистый, рослый, складный, в светлой домотканой куртке нараспашку. Под курткой белела вышитая сорочка, свободно перехваченная пояском с кистями, клетчатые брюки забраны в сапоги. Аккурат такие парни ходят к девчатам на вечерки, когда играет молодая кровь. Но приметнее всего было лицо с левой стороны от губы к шее уходил шрам. Он, может, и не обращал бы на себя внимания, но, когда человек говорил, рот его слегка кривился, будто шрам оттягивал губу вниз. Где он видел это лицо? Очень уж памятны ему кривящиеся при разговоре губы.
Человек недолго пробыл в сарайчике. Красуцкий вывел его за ворота, прошел с ним в лесок и не скоро вернулся. Не видел, конечно, Кирилла, как Красуцкий спустился . в подполье и дал гостю с собой пачку бумажек. Не слышал и разговора, который вел с ним Красуцкий в лесу.
— Важно, чтоб оккупанты не чувствовали себя хозяевами,— говорил он гостю.— Надо тревожить их везде и всюду, в армию к ним пролезть, уничтожать военные склады, не давать утвердиться.
— Какова наша ближайшая задача, товарищ Красуцкий?
— Уречье. Надо уничтожить там все их добро на станции. Заодно, конечно, и гарнизон. Оружие и патроны — вывезти. В ближайшее время нам понадобится очень много оружия.
— Хорошо, товарищ Красуцкий.
Кирилла зашел в сарайчик побеседовать с парнями по душам. Не знает ли Красуцкий, почему легионеры стали так часто поджигать села и почему снова пошло такое беспокойство? Раньше как будто не было так много этих карателей. Но и Красуцкий что-то стал на себя не похож: скуп на слова, на разговор. Может, и правда почуял вкус денег и весь ушел в свою коммерцию? А может, боится, что и его тряхнут? Но вот человек этот — откуда он взялся и зачем приходил?
Кирилла таки вспомнил его. В короткое время, когда сразу после революции здесь были большевики, на хуторе
у него стояли как-то солдаты, так, побольше взвода. Немцы засели на том берегу речки, и над Кирилловым хутором с натужным воем пролетали снаряды, разрываясь то справа, то слева, то, казалось, над самой головой. Солдаты лежали в окопах; окопами этими было изрыто все его поле и даже огород. Этот человек был у большевиков за командира. Вокруг шла стрельба, а он будто ничего не замечал или, может, обвык, спокойно стоял на крыльце, посматривал в бинокль и время от времени подавал команду то тому, то другому солдату в ближних окопах. Как-то под вечер, уже в сумерки, когда стрельба утихла, он собрал солдат и приказал отступать.
— Прощай, дед,— сказал он Кирилле, подойдя и взяв за обе руки.— Если напортили тебе тут чего — не обессудь.
— А теперь куда же — домой? — в тревоге спросил Кирилла, все еще не веря, что они и в самом деле уйдут и что после них сюда придут немцы.
— Нет, дед, домой мне далеконько, я из Петрограда. Да и некогда — воевать надо: немец здесь долго не пробудет, вернемся, насчет этого будь спокоен. А теперь — спасибо тебе за хлеб, за картошку, за приют. От всех красноармейцев,— сказал он и пожал руку. И когда говорил, шрам чуть кривил его рот, словно оттягивал губу вниз.
И вот Кирилла присел на пороге.
— Ну как, есть расчет дело вести? — спросил он у Красуцкого.
— Да как вам сказать, дядька Кирилла, не подсчитывал еще.
— Бросаешься больно через меру,— хозяйственно заметил Кирилла.— Петрок твой, как я погляжу, широкой натуры человек. Видел я, как он продает — за ценой не стоит, каждому, кто чуть из начальства или чиновников ихних, услужит: и передаст и гостинца сунет. Так не разбогатеешь. А сыворотку, или, как вы говорите, пахту, так просто даром отдает.
— Ну надо же и для рекламы что-нибудь делать,— примирительно сказал Красуцкий.— Без этого нельзя.
— Рекла-амы! — повторил Кирилла.— Ишь ты, уже и хитрых слов понабрался. Ну что ж, может, и твоя правда... А скажи ты, что это за человек был у тебя намедни? Вон тот, с губой покалеченной?
Красуцкий сразу встал, начал разбирать центрифугу, чтобы перемыть и высушить ее за ночь.
— Из Омгович, лесником там работает,— ответил он, стоя спиной к Кирилле.— Мы с ним давно знакомы, так вот, пришел проведать. А родом из-под Огородников, но тоже на хозяйстве не живет.
— А-а,— протянул Кирилла, как бы соглашаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146