После капитуляции Мокотова Гродзицкие, в числе прочих варшавян, попали в распределительный лагерь в Прушкове. А оттуда, с большим эшелоном, были вывезены в один из лагерей для гражданского населения на территории Саксонии. Там провели они осень и зиму сорок четвертого — сорок пятого года. Только весна принесла им свободу. К тому времени, когда наступавшая Красная Армия достигла границ Саксонии, немцы не успели еще провести полную эвакуацию неисчислимых своих лагерей. Правда, погнали на запад тысячи заключенных, многие из которых погибли в пути в самый канун освобождения. И вот наступил день, когда в лагерь, где находились Гродзицкие, перед тем в панике оставленный эсэсовцами, внезапно вошла головная колонна советских танков.
А вскоре, собравшись с силами, Гродзицкие, несмотря на большие трудности с транспортом, решили вернуться на родину, в Варшаву. Никто, правда, не ждал их там. Никаких планов на будущее у них пока не было. Они хотели найти могилу Янека и перенести прах сына на кладбище.
Пешком, иногда на случайных воинских повозках, а кому повезло и на грузовиках, возвращалось в ту пору из лагерей и с принудительных работ в рейхе множество поляков. А навстречу им на запад двигались к себе на родину вывезенные на восток французы, бельгийцы, итальянцы, голландцы. У самой польской границы встречались большие группы направлявшихся домой чехов. Начиналось великое переселение народов, которое длилось потом долгие месяцы. Шоссе забиты были войском, гражданскими людьми и освобожденными из лагерей военнопленными. Дальше на запад был еще фронт, шли последние бои, но здесь, на освобожденных землях, средь разбитых дорог, уничтоженных городов и сожженных деревень, в разноязычных людских толпах, под неумолчный — днем и ночью — лязг танков и грохот автомашин, уже чувствовалось с приходом той памятной и долгожданной весны дуновение свободы. Однако же многим людям, как и Гродзицким, не к кому было возвращаться на родину.
Пережив немало тяжелых дней, Гродзицкие добрались до Варшавы. Был как раз конец мая. Война окончилась! Краковский поезд, которым они ехали, прибыл в Варшаву со значительным опозданием — не ранним утром, а после полудня. Пока Гродзицкие с дальнего вокзала Варшава Западная добирались до центра, начало уже смеркаться, хотя день был весенний, длинный.
Погода стояла теплая и мягкая. Толпа приезжих, торопившихся с вокзала в город, быстро обогнала Грод-зицких. Сперва пани Гелена старалась поспевать за другими, надеясь еще засветло попасть на Мазовецкую и отыскать там могилу Янека. Однако, когда она прибавляла шагу, пан Адам отставал. Уже в поезде он почувствовал себя плохо, дорога вконец его вымотала, и теперь он едва плелся, сгорбившись под рюкзаком.
В какой-то момент пани 1 елена остановилась и, обождав мужа, сказала ему с оттенком раздражения:
— Если мы будем идти таким черепашьим шагом...
Меж тем длинная улица Груецкая опустела и затихла. Загрохочет крестьянская телега, проедет военный грузовик, и снова — мертвая тишина безлюдья. В этом районе города, на Охоте, жизнь еще не пробудилась. Временами со стороны пустырей задувал ветер, и тогда меж руин вздымалась густая, серо-желтая пыль. В этой темной мгле кружили белые перья, колыхались обгорелые клочья бумаги. Охота, куда ни кинешь взгляд, разрушена и сожжена была до основания. Пожарища чернели по обе стороны улицы, а над ними простиралось весеннее, нежно-голубое небо. Между погнутыми фонарями свисали клубки трамвайных проводов, на разбитых тротуарах потрескивало стекло.
На средине Груецкой пана Адама настигла вдруг режущая боль в желудке. Уже не первый день донимали его такого рода острые, хотя и короткие боли. Скорчась, с посеревшим лицом, он едва дотащился до ближайшей подворотни. Как и повсюду здесь, пустоту ее обрамляли обгоревшие стены. Подворотня была мрачная, сплошь в обломках, но дальше, за нею, светлел дворик.
— Сел бы ты лучше во дворе,— посоветовала паки Гелена.
Гродзицкий усилием воли заставил себя пройти еще несколько шагов. Едва оказавшись во дворе, он бессильно опустился вместе с рюкзаком на ближайшую груду кирпича. Свесил голову, закрыл глаза, застыл.
Пани Гелена немного постояла возле него, потом тоже села. В платке, покрывавшем голову, в черном, насквозь пропыленном пальто с потертым меховым воротником, в парусиновых, сильно разношенных, стоптанных туфлях и с узлом на спине, она выглядела много старше своих лет. Из-под платка выбились седые пряди. Она машинально поправила их, сунула под платок.
Двор был затишный. Меж развалин кое-где зеленела свежая трава. На обгорелых стенах ярко горел закат. С громким криком носились в воздухе ласточки.
Гродзицкий сидел молча, сгорбленный, недвижный. И, сжав губы, тяжело дышал. Видно, мучился.
— Поздно уже,— сказала чуть погодя пани Гелена.— Очень больно?
Он кивнул. На этот раз он не почувствовал раздражения в голосе жены, но понимал, что Гелена в обиде на него за потерю времени.
Постепенно боль стала утихать. Гродзицкий поднял голову, открыл глаза и окинул взглядом завалы вокруг, рыжие и черные пожарища.
— Смотри!— молвил он тихо, удивленно.— И здесь когда-то люди жили...
Она не ответила. Сидела рядышком на кирпичах, прямая — хотя тяжелый узел гнул ей спину,— сложив руки на коленях. Нетрудно было догадаться, о чем она думает. Чем ближе к родине, к Варшаве, тем больше терзала ее та единственная, неотвязная мысль, которая заставила их обоих столь поспешно вернуться сюда, к этим руинам. Мысль эта была их общей мыслью, но, поскольку они не делились ею, она не сближала, а, напротив, отдаляла их друг от друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112