Ей было так хорошо, что даже этот малый глоток свободы показался чем-то близким счастью.
Но кинув взгляд вниз, она увидела молодого мужчину, который, вероятно, уже заметил ее, потому что явно смотрел на балкон.
Он стоял в распахнутой на груди рубахе, держа руки в карманах брюк.
Ирена вздрогнула. Однако же ее хватило на то, чтобы взять себя в руки и не слишком поспешно покинуть балкон. Она даже заставила себя равнодушно взглянуть в ту сторону. И сразу догадалась, что это, конечно, Петровский. Заметив, что она посмотрела в его сторону, он нагло усмехнулся.
Когда вернулась Анна, Ирена уже лежала на кушетке с французской книжкой, «Пармской обителью». Но не читала. Подперев лицо руками, она смотрела в окно. Низкая кушетка прислонена была к стене, так что Ирена полулежа могла видеть только небо. Полосы грязно-серого дыма медленно ползли по нему, пока не растворялись в безоблачной лазури. Снизу доносились голоса детей. На фоне громких мальчишеских выкриков явственно слышался прелестный щебет маленькой Терески.
— Как много детей в этом доме!— заметила Ирена. Анна, немного уставшая, присела рядом на кушетку. Ирена продолжала прислушиваться.
— Как мило щебечет там девочка!— сказала она.
— Это дочурка пани Карской,— сказала Анна.— Родилась уже в военное время.
Ирена внимательно взглянула на Малецкую.
— Вы, верно, радуетесь тому, что у вас будет ребенок?— вдруг спросила она.
— О да, очень!— искренне призналась Анна.
— У вас уже есть приданое? Оно теперь должно страшно дорого стоить...
Анна кивнула.
— Да, очень дорого. Но кое-что нам от людей перепало, а кое-что я сама сшила.
— Вы умеете шить?— удивилась Ирена.
— Да, невелико искусство.
— А я никак не могла научиться,— сказала Ирена. И попросила:— Пожалуйста, покажите мне что-нибудь из этих вещичек, ладно?
Когда они прошли в спальню Малецких, Ирена заметила — только теперь — стоявшую там у стенки маленькую плетеную кроватку.
Анна тем временем выдвинула нижний ящик комода. Он был полон детского белья. Аккуратно, старательно сложенные лежали там крохотные рубашонки, распашонки, слюнявчики, кофточки, простынки, полотенца и пеленки, всевозможная смешная, забавная мелочь.
— Вы и вправду все это сами сшили?— склонилась над ящиком Ирена.
— Почти.
— Как тут много! Анна улыбнулась.
— Это только кажется... Вот эти фланелевые распашонки — из старой пижамы Яна. А эти рубашечки — из моей рубашки... видите, целых три вышли!
Ирена очень оживилась. Она стала копаться в мягоньких фланельках и батистах, рассматривала на свету малюсенькие голубые распашонки и смеялась — до чего они забавные. В какую-то минуту, оживленно любуясь самой прелестной рубашонкой, она машинально перевела взгляд на комод и, заметив там несколько фотографий, помещенных в одну старинную рамку из карельской березы, склонилась к ним:
— Это ваши родители, верно? Анна кивнула головой.
— А эти трое, наверно, братья?
— Братья.
Ирена, удобней опершись о комод, продолжала рассматривать фотографии.
— Вы похожи на мать,— заметила она.— У вас такие же красивые глаза. А братья, вот эти двое, наверно, старше вас, а третий — моложе, да?
— Да, Гжесь, он был моложе нас всех.
— Был?— не поняла Ирена.
— Да, его уж нету,— спокойно пояснила Малец-кая.— В сентябре в Модлине погиб...
— Ах, так?— Ирена немного смутилась. И чтобы скрыть это, торопливо спросила:— А ваши родители?
— Мама в Вильне. Отца сразу же после занятия Литвы расстреляли немцы.
Она оперлась о комод рядом с Иреной и вблизи вгляделась в фотографии.
— Из всего нашего семейства, кроме меня, только мама жива и, может быть, старший брат — вот этот!— Она показала снимок, вероятно, старый, на нем изображен был еще совсем юный парнишка.— Брат воевал в нашем войске в Англии, мы получали от него известия, что он был в Норвегии, потом в Африке... а теперь, уже очень давно,— ни единой строчки. А этот, Франек, умер в Дахау в прошлом году.
Минуту царила тишина.
— Значит, вы многих близких потеряли,— шепнула Ирена.
— О да!— кивнула головой Малецкая.— У меня был очень хороший отец и очень хорошие братья. Мы были очень привязаны друг к другу.
Она выпрямилась и начала старательно укладывать в комод разбросанное белье.
Ирена молча наблюдала за ее затрудненными движениями. Анне тяжело было наклоняться, и она опустилась на колени.
— Еще это!— Ирена вспомнила, что все еще держит в руках одну рубашечку.
— Эта рубашонка на крестины. Самая красивая! Ирена вздрогнула, словно что-то рвануло ее изнутри.
— А вас никогда не возмущала бессмысленность смерти, хотя бы вот этих, самых близких людей?
Анна задумалась.
— Да, бывало так,— ответила она, помолчав.— Даже очень. Однако я изменилась.
— Но зачем все это, зачем?— воскликнула Ирена. Анна пригладила складки на рубашечке и положила
ее в комод.
— Я тоже не всегда знаю, зачем. И все же верю, что все имеет свой смысл, только нам он не всегда доступен.
— Разве это не одно и то же?
— О нет!— ответила Анна с глубоким убеждением.— Это совсем иное.
Ирена покачала головой.
— Нет, не могу этого понять! Что толку, если я стану внушать себе, будто все, как вы говорите, имеет смысл? Какой смысл могут иметь ужасные страдания человеческие, все, что творится вокруг? Ради чего это? Страдание никого не облагораживает!
— Я знаю,— шепнула Анна.
— Вот видите! Ведь я это по себе замечаю... Я теперь гораздо хуже, чем была когда-то. И все стали хуже!
Анна вдруг подумала о Юлеке.
— О нет,— возразила она.— Не все стали хуже...
— Ну, допустим!— уступила Ирена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112