— Дитя мое, ты сердишься,— начал старик. Дочь остановилась на минуту; выражение ее лица
стало совершенно мрачным.
— Пора все кончить, пора кончить игру в прятки,— отрывисто проговорила она, поддаваясь нервному раздражению.— Чем скорее, тем лучше... Я тебя не упрекаю, но зачем ты не сказал мне прямо, что исхода нет?.. Надо было принудить меня жить с мужем: закрепостили, так и нужно было разъяснить это... А то от слуг приходится узнавать, что муж может через полицию вернуть... через полицию!.. А ты... ты еще новые сны навеваешь... точно нарочно хочешь сделать более страшным мое пробуждение...
Скорее, скорее кончай все, как-нибудь, но кончай... или я сама развяжу узел...
Дочь отвернулась от отца и прошла, шатаясь, в свою спальню.
Он, как оглушенный громом, стоял без движения на месте, и опять ни одного оправдания себе не находилось в его уме. «Виноват, кругом виноват!» — шептал он, и казалось, что ему недалеко было до сумасшествия.
Странные чувства овладели теперь Кряжовым: он не сердился, не смел сердиться на дочь за ее резкие слова; нет, напротив того, он еще более понял всю тягость ее положения и страдал за нее более прежнего. До сих пор любовь молодой женщины к Павлу казалась одним предположением старику, теперь же он уверился в справедливости своих догадок. Несколько дней, как мы уже видели, он тешился, радуя свою дочь рассказами о Павле, и готов был продолжать эти невинные, по его мнению, толки о молодом человеке. И вдруг несколько отрывочных фраз дочери открыли ему, к чему он ведет ее этими подогреваниями того чувства, которое она старалась насильно задушить в себе, вырвать с корнем из своего сердца. «Что делать?» — спрашивал себя старик. Снова целую ночь провел он без сна, снова взвешивал все обстоятельства и тщетно старался найти исходный путь. Наконец он на что-то решился. Дня через три он явился к дочери опять с сияющим лицом.
— Дитя мое, тебе лучше? У тебя сегодня и цвет лица свежее,— говорил старик молодой женщине.
— Да, я почти здорова,— отвечала она.
— Ну и отлично, и отлично! — радовался отец, потирая руки.— А что если бы... Только ты будь покойна, не волнуйся, не волнуйся... Если бы, знаешь, вдруг теперь вошел...
— Папа, он здесь? Здесь?.. Веди его сюда, милый! Я хочу его видеть, в последний раз видеть! — волновалась дочь, и ее щеки вспыхнули ярким румянцем.
— Ну, полно, полно, успокойся... Погоди...
— Павел, Павел, друг мой! — поднялась молодая женщина с кресла и опустила свою голову на грудь Павла, быстро подошедшего к ней.
С минуту длилось молчание. Никто не мог выговорить ни слова. Первый очнулся Кряжов.
— Ах, я и забыл, мне еще нужно к Трегубову съездить. Ты побудь здесь, Павел, покуда я не возвращусь,— засуетился старик и торопливо, почти бегом скрылся из комнаты.
— Милый, милый, как я счастлива! — шептала молодая женщина, любуясь лицом своего друга.— Как ты изменился, похудел... Как ты жил это время? что делал? Я все хочу знать...
— После, после расскажу все,— говорил Павел, целуя руки Груни и сидя у ее ног на скамейке.— Теперь надо думать не о прошлом, а о будущем.
— О будущем?— вздрогнула Груня, и по ее лицу скользнуло выражение боязни.— Друг мой, не лучше ли не заглядывать в это будущее? Там мрак.
— Там свет, там счастье! — говорил Павел оживленным и страстным тоном.— Будущее наше. Будущее создаем мы.
Молодая женщина вздохнула.
— Это мечты!
— Нет, не мечты! Надо действовать и добиться счастья. Надо искать исхода.
— Я, по крайней мере теперь, не в состоянии ничего придумать... Я думала — ничего не выходило: впереди была все та же безрассветная тьма... Практической, действительной жизни я не знаю... Я думала сперва, что так легко отделаться от мужа...
— Полно! Я все устрою, я все отдам, но устрою наше будущее. Говорят, нет для нас исхода. Глупости! Найдем исход!.. Он есть везде для всего. Ленивые и трусы только не находят его... Какой исход был у меня, когда я вышел отсюда из дома без гроша в кармане? Какой исход был у меня, когда три дня я питался куском хлеба и водой, оставшись без помощи в этом чуждом для меня обществе? Однако же я выбился из нужды. Я готов был кули таскать, готов был в лакеи идти, только бы выбиться своим трудом из рук голодной смерти, и выбился. И всякий человек выбьется из ее рук, если в нем есть энергия, если он не станет плакать, что у него не явится сразу богатства. Но только был бы кусок хлеба да силы, а то явится и остальное. Или борьба с случаем, или смерть. А исходы будут всегда. Биться, биться нужно до последней капли крови и победить или умереть. И то и другое благо, и то и другое освобождает от гнета...
— Я сама думала о смерти,—задумчиво проговорила Груня.
— Думала о смерти, не начав борьбы? — горячо проговорил Павел тоном строптивого упрека.— Умереть, не померившись силами с врагом? Убить себя прежде битвы, чтобы прямо уступить ему поле сражения? Да разве тут есть смысл?.. Нет! Надо все средства испробовать, надо не сдаваться до последней минуты... И разве это так трудно тебе сделать? Ты не из-за хлеба бьешься, ты деньги имеешь для борьбы, а это уже не малое подспорье.
— Укажи мне путь, и я пойду на него,— произнесла Груня.—Но еще раз повторяю, что я теперь ничего не могу придумать... У меня есть решимость, но нет опытности... Веди меня куда хочешь. Я вся твоя... Что бы ни случилось, я перенесу все. Позор, лишения, труд — все, все перенесу, только бы вырваться из этой грязи, отделаться от этой лжи, прикрытой маской нравственности, набожности и серьезности...
Молодая женщина горячо и крепко сжимала руки Павла.
— Ну, вот, дети мои, мы и вместе, и опять по-старому живем, дружно, мирно,—говорил Кряжов, появляясь в комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90