Любил он и своего отца, и свою млн,, оправдывая их грубое обращение с ним влия-нием нужды и необразованностью. Поступив в московский университет, он так же стал оправдывать лень графов-друзей влиянием пустой среды и работал за них. С годами его мягкое, любящее сердце все более и более размягчалось и находило оправдания всем людским порокам, всем гадостям. Семья воспользовалась этим и сделала его своим батраком, пла-тяему за все сладкими речами и нежными поцелуями. Было время, когда ему удалось вырваться на три ме-
сяца из дома, уехав с одним важным лицом в Варшаву по делам,— но среди чужих, трезво работающих, беззаботно веселящихся, не особенно любящих, не особенно враждующих людей его размягщему сердцу стало как-то пусто и холодно: он тосковал, не слыша Нежных речей, не чувствуя сладких родственных лобызаний. «Прочь, прочь от этих безучастных, самодовольных людей!»,—уже восклицал он мысленно, когда произошел один неожиданный случай, изменивший и его намерения, и его взгляды на свою семью.
Однажды в одном из варшавских садов он сделался свидетелем одной грустной сцены. В довольно пустой аллее лежала в обмороке немолодая женщина, около нее хлопотала молоденькая девушка с побледневшим лицом и полными слез глазами. Евграф Александрович подошел и спросил у девушки, не может ли он быть ей чем-нибудь полезным.
— Ах, ради бога, ради бога, бегите за доктором,— ломаным русским языком воскликнула в отчаянье девушка, даже не взглянув на Обноскова.
Он бегом отправился за знакомым ему доктором и через несколько минут привез его. Оказалось, что со старухой сделался удар, и помочь ей уже не было возможности. Собралась полиция, чтобы взять труп.
— Я не хочу, я не хочу, чтобы мою мать таскала проклятая полиция. Везите ее домой! — ломая руки, рыдала дочь и крепко держалась за труп матери.
— Успокойтесь, я похлопочу, и вашу мать перевезут в церковь,— утешал Евграф Александрович молодую незнакомку, а у самого были па глазах слезы.
— Где вы живете?
Кое-как адрес был передай. Обносков поручил девушку доктору, а сам поехал хлопотать. Хлопоты окончились успешно, так как у его начальника были связи в городе.
— Боже мой, если бы вы знали, сколько вы для меня сделали! — говорила молодая незнакомка, горячо сжимая руки Обноскова.
Оказалось, между тем, что эта девушка осталась совершенно одна и без всяких средств. Ее отец уже давно пропал неизвестно куда, о ее брате тоже не было никаких слухов. Она с матерью приехала в Варшаву по делам и проживала в одной из гостиниц. Обносков помог ей похоронить мать. То плача, то
проклиная судьбу, передала она Евграфу Александровичу, свою историю.
— Сперва за нами ухаживали, когда с нами был мой отважный отец, когда около нас жкл мой чудный брат,— говорила она.— А потом нас бросили; мы с матерью, как женщины, не могли быть полезны людям в их деле... Да и времена переменились тогда, старых друзей не стало...
— Что же вы теперь думаете делать? — спросил Евграф Александрович.
— Что делать? — почти с ужасом переспросила его девушка.—Что делать?.. Я сама не знаю, что я буду делать!.. Утопиться, что ли?
Она сурово нахмурила брови и опустила голову.
— Надо место приискать... в гувернантки,— начал нерешительно Обносков.—Только скверная эта жизнь... Учить испорченных детей и знать вперед, что их нельзя уже перевоспитать... Терпеть унижение и обиды за свой честный труд, встречать холодность...
— О, если бы я была мужчиной, я не спросила бы, что' мне делать! — вдруг горячо перебила девушка вялые размышления Обноскова, и с ее языка полились живые, пламенные речи.
Стройная и тонкая, как тополь, черноволосая, с сверкающими глазами, она увлекла молодого человека и своей красотой, и своей страстной отвагой.
Каждый день стал Обносков посещать свою новую знакомую. Он давно привык слышать от женщин одни пустые толки о погоде, модах, балах и театрах, или рассуждения о хозяйстве, сплетни о кухарках и знакомых, и удивлялся, что эта девушка могла говорить и о политике, и о положении своего отечества, и о всем том, о чем говорится в кружках университетской образованной молодежи. Часто, сидя с нею,, Обносков забывал, что он сидит не с товарищем, спорил, горячился и говорил, не приискивая тех приличных выражений, какие обыкновенно употребляются в разговорах с барышнями. Всякое стеснение, всякое желание рисоваться и нравиться пропали в молодом человеке, и нередко он жаловался на то, что он слабый, бесхарактерный человек.
— Интересы у вас узки, жизнь мелка, потому и характер не может развиться,— замечала она.— Вы живете узкою семейною жизнью,, оттого вы и сил
не можете развить. Да и на что вам они? Чтобы есть, пить весь век и после умереть незамеченными, безызвестными, не сделав ничего для общества? Вы враги общества, если поближе посмотреть на вас, потому что частные интересы для вас выше интересов общества. Не будь у него ни хлеба, ни денег,— вы ничего ему не дадите, ничем не пожертвуете ему... Да если бы вы и вздумали пожертвовать чем-нибудь, так вас удержат за рукав или мать, или сестры, или вообще какие-нибудь любящие женщины...
Чрез две недели Обносков жил в той же гостинице, где жила Стефания Станиславовна Высоцкая. Он запросто являлся в ее номер; по-товарищески пожимал ей руку-; полулежа на диване, курил у нее папиросы... Ему свободно дышалось в ее присутствии,-и если у него было горе, то никто не сумел бы так нежно, так по-женски утешить и развеселить его, как это молодое, полное сил и страсти существо. Зато никто не умел так и выбранить его, как Стефания; часто она не шутя сердилась и приказывала ему удалиться из своей комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90