подвижная натура... Ты более сосредоточенна, внутреннею жизнью живешь... Вот почему ты, голубка, ни о ком и не мечтаешь так страстно, не чувствуешь возможности уйти за кем-нибудь на край света. — Кроме родных, кроме родных! — поспешила перебить Труня.
— Ну, голубка, и родные-то все твои — один я,— заметил отец.
— А Павел? — воскликнула девушка почти с негодованием на отца за то, что он забыл эту личность.— Ты не считаешь Павла родным?.. Но ведь я и за него, как за тебя, готова умереть,— да, да, умереть готова! —воскликнула она, и ее лицо снова запылало румянцем.
— Ну, конечно, конечно, добрая заступница! Ты знаешь, что я и сержусь на него, браню его, а не мо-гу не любить его... Он мой приемный сын, твой брат... Я сам, может быть, менее любил бы тебя, если б ты не чувствовала привязанности к такому близкому нам обоим человеку... Жить вместе долгие годы, жить не разлучаясь, и не любить человека могут только черствые, недостойные уважения сердца... Ты, моя' ласточка, не такова!..
Труня молчала и не начинала прерванного разговора об Обноскове. Отец вздохнул, видя ее потупленное, грустное лицо. .
— Впрочем, голубка, ты не печалься,— заговорил он.— Я тебе не навязываю мужа, насильно... Сохрани меня бог!.. Не выходи за Алексея, не выходи ни за кого, если не хочешь. Ты знаешь, ты мне не в тягость. Я не расстался бы с тобой, если бы ты и замуж вышла. Мы виделись бы каждый день... Да, да,, непременно каждый день... Мы вместе бы нянчили детей, вместе бы радовались на их игры... Но не хочешь идти замуж,— не выходи! Проживем и так! Что же, ведь мне не привыкать стать жить в могиле своего кабинета, гнуть горб над книгами, не слышать юной зарождающейся жизни... Ведь и в прошлом только ты одна оживляла мой угол, развлекала меня детским лепетом во время отдыха,— тогда у меня был сплошной отдых, я не чувствовал, что у меня идет работа, я не уставал... Да, прошло это время,
и не вернуть его! Будем жить мирно, тихо тянуть день за днем, стариться и ждать могилы...
Груня молчала, опустив голову на грудь. По ее щекам струились одинокие слезинки.
— Ради бога, не печалься,— утешал ее опять отец, не замечая, что надрывал ей сердце.— Я не ропщу. Я спокоен. Видишь, я спокоен. Авось еще проживу, авось еще не скоро покину тебя. Ведь собственно обо мне и заботиться нечего. Моя жизнь прожита. Страшно мне только за тебя, как ты останешься одна после моей смерти никому не нужною девушкой!.. Ведь у тебя почти никого и знакомых-то нет... Да, надо тебе сближаться со светом, надо выезжать, рассеиваться... После будет поздно заводить знакомства, а без знакомых жить нельзя девушке-сироте.
— Папа, если бы я вышла за Алексея,— ты был бы. счастлив? — задумчиво спросила дочь каким-то надорванным голосом.
— Дитя мое, зачем ты спрашиваешь? Я только тогда был бы счастлив, когда ты была бы счастлива...
— Ну,а ты думаешь, что я была бы счастлива с ним?
— Дитя мое, если.ты его не любишь, то, разумеется, ты не будешь с ним счастлива... Но я вообще говорю о замужестве.
— Я еще никого не люблю из посторонних мужчин...
— Ну, значит, и оставим этот разговор, и оставим, будто его не было,— тяжело вздохнул отец.
Непривычное волнение утомило старика, и он ослабел. В его обрюзгшем лице было заметно какое-то болезненное выражение усталости. Это не ускользнуло от внимания дочери. Она поцеловала отца на прощанье перед сном. Ей показалось, что его поцелуй был холоден,— только показалось, но уже одно это могло доставить этому странному ребенку несколько часов бессонницы. Уединенная жизнь, ненормальное воспитание успели расстроить ее нервы и развить воображение. Кряжов же прошел в свой кабинет и заходил из угла в угол. Вспомнились ему светлые годы детства дочери. Вспоминалась кроткая фигура Алексея Обноскова и тут же промелькнули лица разных виденных им молодых хлыщей и фатов. Начались размышления о том, кто может скорее со-
ставить счастие его дочери,— эти ли блестящие,, но пустые господа, или скромный, усидчивый, трудолюбивый домосед Обносков? Показалось старику, что этот человек напоминает его самого, Кряжова. И вот пошли думы о том, был ли он сам хорошим мужем. Совесть не подсказывала и не могла подсказать в этом случае ни одного упрека, напротив того, перед стариком ожила картина смерти его жены и послышались ему снова последние слова этой женщины: «Ты был счастием моей жизни!» Незабвенные, дорогие слова. Их повторила бы, может быть, и Груня, если бы она была женою Обноскова, Ведь и Груня любит только семейное затишье, ведь и она не будет счастлива с мужем-модником, гулякой, бальной куклой. А только таких мужей можно найти на всяком перекрестке, Обносковы редки... Так думал старик. Часы били двенадцать, час, два, три, шесть, а он все ходил и ходил по комнате. Наконец, он на что-то решился и сел писать отказ Обноскову. Взял бумагу, обмакнул перо в чернила и остановился...
— Бедный наш молодой друг, за что я тебя-то обижу резким отказом? — почти со слезами на глазах вздохнул старик.— Нет, подожду, подготовлю тебя к горькой новости... и если бы ты хоть меньше любил ее, меньше бы думал о ней! Все было бы легче... Эх, молодость, сколько ты горя приносишь и себе, И другим!..
И Кряжов стал писать Обноскову, что он еще не говорил дочери о его предложении, что он не хочет вдруг превратить ее из ребенка в невесту, что он её подготовит к этой новости, что, может быть, и будет успех, хотя он, Кряжов, и не может ничего утверждать наверное, даже и предположений не решается делать, чтобы не обмануться, так как ведь все может случиться, все, даже отказ... Л день, между тем, занялся. Старик вечно проводил дни в спокойном сидеиьи за книгами, а эту ночь он не спал и проходил в тревоге по комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90