В том же фойе работал буфет, но днем там обычно было пусто и тихо. Гораздо оживленнее было в кафе. От столика к столику проскакивали, как искры, зажигательные слова, из них родилась бурная дискуссия, и эта дискуссия долго кипела, пока не выродилась в вялое препирательство и молчаливое чтение газет.
– Как определить действия рабочего класса в международном масштабе – наступает он или обороняется?
В стороне от дискуссии оставались только несколько шахматистов и плотный мужчина с почти квадратной лысиной, обрамленной седыми кустиками волос. Он продолжал с философическим спокойствием изучать «Бранд». Матрос Бьёркнер, завзятый остряк, считал, что для этого требуется не меньшее напряжение ума, чем для игры в шахматы:
– Ведь в этой газете даже буквы настолько пропитаны анархистским духом, что никак не хотят выстраиваться прямыми рядами!
Вокруг столика у окна, за которым сидел анархист, сгруппировалась компания синдикалистов, а на «полатях», огороженных перилами с бронзовыми цветочными горшками, приютились члены Союза молодежи.
Пониже их, в узком проходе, ведущем на кухню, сидели Бьёркнер и безработный плотник, которого звали Рашпилем и который удивительно напоминал карикатурное изображение агитаторов в буржуазных газетах. У него была язва, и он утверждал, что только ею и кормится. Болезнь эта была его козырем в стычках из-за пособия с органами призрения, но зато она же была причиной его ужасающей худобы.
Оке услышал едкие тирады Рашпиля еще с улицы. Курт послал его в Клара с частным поручением, и вот он стоял теперь перед кафе с большим пакетом в руках.
Оке знал, что на широкой газетной полке есть отделение для «Фолькбладет». Эта провинциальная газета на четырех полосах содержала мало новостей, а передовица была, как правило, перепечатана из «Социал-демократен», но зато ему удавалось иногда находить в ней небольшие заметочки, которые позволяли быть в курсе событий на родном острове.
Рашпиль воинственно тряхнул головой; его черные, как смоль, волосы свалились на лоб:
– Где-где, а уж у нас в стране наступлением и не пахнет. Ничего не происходит, даже демонстраций! После Одален, когда фараоны разогнали митинг протеста и въехали с обнаженными саблями прямо на конях в Народный дом, рубя налево и направо, работяги здесь, в городе, было ожили. А теперь все опять словно вымерло…
– Тогда совсем другое дело было, – возразил Бьёркнер. – Тогда четверть миллиона ходили без работы и добивались пособия.
– А теперь, когда кое-кому перепала работенка и есть чем брюхо набить, – куда только подевался наступательный дух! Все сразу стало совсем хорошо!
В своем тесном бушлате Бьёркнер казался школьником-переростком, а бескозырка делала его круглощекое лицо еще круглее, но губы изогнулись в вызывающей улыбке, когда он отвечал Рашпилю:
– Чем же ты объяснишь то, что коммунисты пользуются наибольшим влиянием среди высокооплачиваемых рабочих?
Рашпиль не оставался в долгу:
– Ты и в самом деле веришь, что у нас может возникнуть революционная ситуация или что мы хотя бы выйдем на улицы и окажем сопротивление нацистам, если им удастся прийти к власти с помощью немцев и крупных капиталистов? Ты можешь представить себе шведских соци отстаивающими каждый дом в уличных боях, как в Австрии в прошлом году? Да ты первый поспешишь спрятаться, если начнут стрелять, хотя и прошел уже военную подготовку!
– Зато ты, разумеется, будешь первым на баррикадах?
– Можешь не сомневаться! Если бы партия сказала мне: бери шпалер и отправляйся в Вену, я бы ни на минуту не задержался.
– Ну, тебе-то ничего не стоит давать такие заверения. Во-первых, партия никогда не даст такого распоряжения, а во-вторых, ты ведь не в партии! Если только я не ошибаюсь, тебя успели уже дважды исключить после раскола.
Рашпиль несколько приутих, и Бьёркнер продолжал уже более мирно:
– Вчера я говорил с одним беженцем; он недавно выбрался из Германии. Всех профсоюзных деятелей побросали в концлагери, эсэсовские бандиты каждый день забивают насмерть антифашистов. Никакого улучшения не намечается. Гитлер удержится у власти не меньше, чем Муссолини, если будет так продолжаться.
Оке весь превратился в слух, медленно попивая свое кофе. Кто они – коммунисты или нет? И почему нападают друг на друга? Он еще не отдавал себе ясного отчета, какие политические течения представлены среди завсегдатаев кафе. Все они называли себя социалистами.
Ему хотелось самому принять участие в обсуждении, а за соседним столиком уже рождалась новая тема:
– Энгельс подчеркивает, что движение – это форма существования материи, что материи без движения никогда не было и не может быть. Всякое равновесие относительно и имеет смысл только в отношении к той или иной форме движения…
* * *
– Долго же ты проходил! Или портной еще не закончил, когда ты пришел? – спросил Курт вернувшегося Оке. Он прикрыл дверь складского помещения, встал в углу подальше от селедочной бочки и картофельного ящика и начал осторожно, почти влюбленно, разворачивать бумагу.
– Подержи зеркало. Я посмотрю, как сидит пиджак, – скомандовал Курт. – Как спина?
– Ничего… по-моему, хорошо, – произнес Оке неуверенно.
Курт повертел своей талией танцора и вдруг помрачнел:
– Нет, ты посмотри на левый отворот! Я же сказал ему поправить, а он так ничего и не сделал! – Он сбросил пиджак и швырнул его Оке: – На, померь… Немножко велик, конечно. Плечи у тебя поуже моих, – продолжал он своим заносчивым тоном, от которого у Оке каждый раз появлялся желчный привкус во рту. – Курт протянул ему жилет и брюки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97