В такие минуты он пробовал соединить все, что знал раньше о жизни, с тем, чему его учила школа. И ему казалось, что знания возвышают его над всеми обидами высоко-высоко, до самого неба, простершегося над мысом и морем.
Однажды учительница раздала всем по листу бумаги с яркими картинками. Оке не успел поднять руку первым, когда она спросила, какой из флагов самый красивый. Он никак не мог решиться, колеблясь между изображением сияющего солнца и красным флагом с белым и синим крестом.
Гюнвор опередила всех.
– Шведский, – ответила она решительно.
– Правильно, милая Гюнвор, – сказала фрекен Энгман, растроганно улыбаясь. – Шведский флаг – самый красивый.
Оке поднял глаза от картинок и поглядел на флагшток на школьном дворе. Ветер раздувал голубое шелковое полотнище с золотистым крестом.
«В старое время Готландом владели датчане», – рассказывала ему как-то бабушка.
Хорошо, что сейчас не старое время. Иначе готландцы не могли бы похвастаться тем, что у них самый красивый флаг. Оке не мог не удивляться, как ему повезло, что он родился именно там, где всё – лучшее на свете. Малейшее невезение, и он мог бы появиться совсем в другом месте!
* * *
Сердитый дождь упорно стучал в окна, сбегая по стеклам серебристыми струйками. На дворе все было серо. Потрескивала дымящаяся печка, в классе пахло мокрой одеждой.
Оке показалось, что воздух до того загустел, что время никак не может пробиться сквозь него. Фрекен Энгман решила, что пора учиться писать чернилами, и он насажал страшных клякс.
Наконец учительница распорядилась сложить учебники и скомандовала своим самым строгим голосом:
– Встать! Не хлопай крышкой, Оке.
Оке хмуро смотрел в пол, пока пели псалом, завершающий школьный день. Сегодня пение звучало еще фальшивее и унылее, чем обычно. Он успел сосчитать все гвозди, которыми были прибиты к деревянной подошве кожаные верха его старых грубых ботинок, появившихся на свет в кризисные годы. Бабушке было не по карману купить ему новые ботинки на зиму.
Правда, эти бахилы с их старомодными застежками были теплые и удобные, но зато сегодня с самого утра его преследовала дразнилка, которая колола хуже, чем гвозди под пяткой:
– Ха-ха! Козел в бабкиных бахилах, козел в бабкиных бахилах!
Дразнилка исполнялась нараспев, снова и снова, словно кто мельницу запустил.
Когда друзья Оке ринулись вперед, чтобы опередить второклассников, он остался, делая вид, что наводит порядок в парте. Все похватали верхнюю одежду с вешалокв коридоре и побежали на дорогу. Шоссе выглядело так, словно кто-то намазал его бурой кашей и плеснул в ямки снятым молоком.
Оке предпочел тропинку через поляну. Земля чавкала под ногами, ветер гнал по воздуху серые полосы дождя. Дождь пробивался сквозь одежду, стекал холодными струйками с фуражки за шиворот и заставлял Оке бежать, чтобы согреться.
Неподалеку от школы стоял небольшой серый каменный домик. Потемневшая штукатурка на стенах отвалилась большими кусками, сквозь гнилые оконные рамы в' кухню свободно проникал ветер, повизгивая, словно порезался о торчащие осколки стекла. Одна комната была забита, другая косилась на шоссе грязными стеклами без занавесок. Однако толевую крышу раз в году промазывали дегтем, а желтый почтовый ящик у некрашеной наружной двери свидетельствовал о том, что это не просто заброшенная халупа.
Здесь сортировалась почта для Мурет, Биркегарда и Хольмен, а также для маяка и разбросанных на дальнем конце мыса хуторков. Оке забежал с подветренной стороны домика и решил дождаться почты – домой он все равно уже опаздывал.
Почтальон почти всю дорогу добирался против ветра и пришел усталый, мокрый, забрызганный грязью с велосипедных колес. Оке поспешил отойти в сторонку, чтобы не мешать ему пройти с тяжелыми кожаными сумками к столу.
Пачки газет и писем быстро таяли. Монотонный голос, привычно перечислявший адреса, совсем было усыпил Оке, как вдруг сердитый окрик напомнил ему, что надо слушать.
– Тебя что, не касается, сопляк?
Оке удивился: обычно бабушка получала только газету, а тут вдруг еще и письмо!
– Письмо из Америки! – прошелестело в комнате.
Всем было интересно взглянуть на конверт с заморскими штемпелями и марками.
Дома, когда бабушка вынула из конверта письмо, на стол выпали еще три бумажки.
– Тридцать долларов! Это будет порядочно на шведские деньги. Теперь я смогу купить тебе ботинки.
Оке с любопытством разглядывал ассигнации. Они и на деньги-то не были похожи.
– Не говори никому про деньги, – заторопилась бабушка и спрятала их. – Я куплю чего-нибудь на рождество.
…Рождественские приготовления начались с того, что как-то рано утром пришел мясник, развернул покрытый заскорузлой кровью фартук и достал свое интересное и страшное орудие.
Бабушка велела Оке сидеть в комнате. Свинью вытащили из сарая, и вскоре он услышал душераздирающий визг. Глухой удар заставил ее затихнуть, и тетя Мария решилась выглянуть в окно.
Отсюда нельзя было увидеть густую пенящуюся струю крови, но тетя все же побледнела, когда бабушка взяла мешалку и наклонилась над тазом. Она вышла помогать только тогда, когда пришло время заняться внутренностями.
– Надо будет поделиться с Лаггами, – заметила бабушка, когда туша была наконец разделана. – Им в этом году не сладко пришлось.
Оке был рад случаю освободиться на время от своей доли работы, когда бабушка попросила его пойти с ней и понести фонарь. В лесу было уже совсем темно, и так же темно было в сенях дома Лаггов.
Сам Лагг сидел в своем кожаном кресле под маленькой лампой, подвешенной на стене, и читал вслух старую газету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97