Крестьянский вождь из Валла потерпел неудачу в своей смелой попытке сбросить захватчиков в море и спасти независимость островной торговой республики. Но имя его и слава о его делах долго еще жили в памяти народа.
Чтобы полюбоваться видом с башни, надо было платить за билет. У Оке в бумажнике лежали еще две нетронутые десятки, и он решил, что может позволить себе это удовольствие.
Сверху город напоминал большой сад. Сквозь зелень деревьев светились новые черепичные крыши, нал высокими замысловатыми строениями торчали затейливые флюгера. свежий бриз весело трепал заросли плюща на развалинах церковной стены. Над бетонной махиной гавани носились чайки, вспыхивая, как светлячки, когда их грудки обращались к солнцу.
Пассажиры уже устремились по пристани к белым пароходам. Поднимаясь по сходням на свое судно. Оке даже удивился, с чего это такому большому количеству людей одновременно пришло в голову отправиться на Большую землю.
С борта корабля было видно целое море поднятых вверх, ярко освещенных лиц, а когда пароход отчалил, над плотной толпой взлетела стая носовых платков. Оке вдруг захотелось, чтобы хоть некоторые из этих платков махали ему… Большинство провожатых смотрели на осыпаемую рисом и змейками серпантина молодую чету, счастливо улыбавшуюся в ответ на громкие возгласы «ура».
Одна за другой рвались бумажные ленты. Теперь только белый вихрь бурлящей воды за кормой соединял пароход с пристанью. В тот момент, когда судно огибало причал, над волнами полились звуки мандолины. И вот уже на краю причала в честь молодоженов играет целый оркестр. А на борту все были заняты добыванием одеял, шел ожесточенный спор из-за топчанов и плетеных кресел. Большинству пассажиров пришлось довольствоваться брезентовыми стульчиками.
Оке стоял у перил. Дядя Хильдинг снабдил его добрым советом сразу же занять себе удобное место для сна в грузовом трюме. Вот исчезла зубчатая линия карнизов портовых складов, город превратился в переливающийся огнями алмаз на фоне известковых скал. Сквозь тишину августовской ночи все еще доносилась музыка, заглушаемая мерным перестуком поршней машины.
На юге черной тучей вздымалась скала Хёгклинт, на север уходил вдаль плоский синеющий берег. Где-то на самом его краю неустанно мигал маяк – словно звезда над пустынным водным простором.
Стокгольм, 1948 год.
Часть вторая. Между мостами


I
Из кучки спящих пассажиров третьего класса неуклюже поднялся подросток. Пропотевшая рубаха прилипла к телу, черные шевиотовые брюки измялись и поседели от пыли. В трюме пахло конюшней – от соломенной подстилки под брезентом и множества потных тел. Слева от себя он увидел крестьянина-готландца; тот громко храпел с раскрытым ртом, раздувая светлые усы. С другой стороны лежала, крепко обнявшись, молодая пара – очевидно, туристы. Ярко накрашенные губы девушки улыбались неожиданно детской улыбкой.
Который же теперь час? И куда он дел свой чемодан? К счастью, чемодан оказался на месте. К ручке привязан адрес: Оке Андерссон, Нуринге. Пожалуй, следовало написать «Стокгольм» – ведь так называется город, в который он едет.
На палубе уже начали вылезать из-под одеял окостеневшие от утреннего холодка, растрепанные пассажиры, с опухшими от сна глазами. Оке осторожно пробрался между лежащими людьми. Судно накренилось и закачалось как-то по-особенному – приближалась земля. Свежий ветерок и собственное волнение сразу разогнали сон. Каждый раз, когда белый пароход зарывался глубоко в волны, привязанные на баке автомобили обдавало соленой пеной.
Но Оке бесстрашно пробрался на самый нос и стал смотреть вперед.

Далеко-далеко, на краю неба, показалась чуть различимая туманно-голубая полоска. Эта полоска земли – его страна, его отечество. Уж что-что, а эту истину не уставали твердить в школе…
И все-таки Оке чувствовал себя в чужом краю. Острое чувство чего-то непривычного охватило его еще в открытом море. Берег здесь куда более изрезан, чем дома, но ведь он к этому был подготовлен. Так в чем же дело? И только когда судно прошло Ландсурт, он понял причину своей растерянности. Глаза его тщетно искали светлых прогалин пониже темной полосы леса – нигде не было видно заливов с белым песчаным бережком. Зеленый приветливый Сёрмланд, о котором он так много слышал, смотрел в сторону моря строго и хмуро. Отполированные прибрежные скалы напоминали огромные сжатые кулаки, неумолимо перемалывающие прибой в мелкие белые брызги.
Гранит… Целая страна на сплошном древнем граните. Сойдя на берег в Нюнесхамне, Оке вновь обрел уверенность в себе: здесь, на материке, он ощутил твердую почву под ногами и в прямом и в переносном смысле.
Уже в поезде, усевшись на свое место, Оке вдруг вспомнил отца. Кто знает, может быть, Раллар -Лассе укладывал рельсы именно на этой дороге… Кстати, почему он решил в свое время покинуть Большую землю? Оке мало что знал об отце; кажется, он приехал на Готланд спустя год после поражения великой забастовки. Приехал с материка с большой группой рабочих, которые искали на каменоломнях спасения от безработицы, черных списков и преследований со стороны властей.
За окном вагона проносились волнующиеся под легким ветерком поля и сверкающие озера. Наконец-то Сёрмланд решил показать свою приветливую сторону. Зелень казалась здесь свежее, деревья – стройнее, чем дома, на опаленных солнцем меловых утесах. Но все же через несколько десятков километров ландшафт примелькался, и Оке задремал.
Когда он проснулся, мимо окна проносился крутой горный склон. Поезд глухо гудел и стучал в глубокой выемке;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97