Подметка на правом ботинке отлетела и стала громко шлепать о камни. Оке показалось, что его путь домой до Кольметаргрэнд растянулся на целую вечность и все встречные смотрят на него.
Хильда еще не легла. Она дрожала от волнения, торопясь объясниться с ним в сбивчивом потоке слов:
– Оке должен переехать как можно быстрее! Инспектор был здесь и спрашивал, есть ли у меня жильцы. Я сказала, что Оке – родственник из деревни, приехал погостить. Это пенсионерская квартира, и я не имею права сдавать площадь другим. Кто-то в доме насплетничал. Они сами хотят заполучить эту комнату. Они хотят выжить меня! – твердила она испуганно и чуть не плача.
– Успокойтесь. Я уйду послезавтра, – обещал Оке, снимая рваный ботинок, который тревожил его больше, чем неожиданное заявление Хильды.
На дне чемодана у него хранилась пара спортивных тапочек. Правда, они тесноваты, но придется обойтись, пока починят ботинки. После того как Оке полдня пробегал в тапочках по лестницам, ноги стянуло, словно отсыревшей веревкой, а каменная мостовая Стурторгет жгла сквозь тонкие подметки, как расплавленный свинец.
В час затишья перед вечерней гонкой ему удалось немного отдохнуть от пытки. Энглюнд снабдил его деньгами на трамвай, чтобы доехать до Эстермальма с арендной платой домовладельцу – несколько сотенных бумажек в конверте.
– Вот видишь сам – у владельца магазина тоже большие расходы! – подчеркнул он.
– Таких денег у него, наверно, никогда не было. Если не вернется через час, можно сразу звонить в полицию. Рассыльные ведь очень часто исчезают таким образом, – заметил Курт с кривой улыбкой.
Это было задумано как шутка, но Оке покраснел и ответил зло:
– Я не такой идиот!
Энглюнд расхохотался, а Курт состроил обиженную мину:
– Зато ты слишком нос задираешь!
Оке небрежно сунул деньги в карман. Он и в самом деле еще ни разу в жизни не держал в руках столько денег, но без намека Курта ему бы и в голову не пришло подумать о привлекательности такой суммы. Для Оке ассигнации имели не больше цены, чем клочки обыкновенной оберточной бумаги.
Тем не менее это поручение заинтересовало его больше, чем все остальные в тот день. Впервые ему предстояло позвонить у дверей в роскошных кварталах района Страндвеген. Здание, где жил домовладелец, напоминало упитанного английского бульдога с громкой родословной и злой мордой. Уже в подъезде он скалил зубы на случайных посетителей. По обе стороны звонка висели дощечки: «Сбор милостыни и предложение товаров на территории дома строжайше воспрещается», «Рассыльным следовать черным ходом». Оке поднялся по широкой мраморной лестнице, выстланной посередине мягкой дорожкой, и вошел в лифт, хотя это было «Запрещено детям, рассыльным и посторонним».

На специальной дощечке у двери было написано «Быв. губернатор», чтобы никто не оставался в неведении относительно того, как титуловать владельца многочисленных домов в трущобах Старого города. Его фамилия не свидетельствовала о знатности происхождения, зато холл был выдержан в духе старинного дворянского замка – по стенам висели охотничьи трофеи, скрещенные алебарды, рыцарские пистолеты и дорогие гобелены. В следующей комнате царил устоявшийся запах крепких сигар, и все в ней казалось основательно прокуренным, начиная от коричневых кожаных кресел около книжной полки и кончая громадным письменным столом.
Хозяин дважды пересчитал деньги, затем размеренно и педантично раскрыл счетную книгу, чтобы записать приход. Он держал себя по-деловому сухо и корректно, однако бросалась в глаза необычная деталь: мизинец левой руки оканчивался длинным, не меньше пяти сантиметров, желтым, как воск, ногтем, слегка изогнувшимся, словно птичий коготь.
Оке читал где-то, что у императорских чиновников в Китае был обычай отращивать ногти на пальцах левой руки. Каждому сразу становилось ясно, что подобным рукам никогда не приходилось копать землю, поднимать тяжести и иметь дело с орудиями более грубыми, нежели кисточка для писания тушью.
Правда, бывший губернатор писал вечной ручкой новейшей конструкции, однако имел, пожалуй, не меньше оснований, чем китайские мандарины, отращивать ноготь на мизинце. При ближайшем рассмотрении легко обнаружить, что многие обычаи и привычки, которые в разных концах света служат внешним признаком образованности и утонченности, исходят все из одного и того же: презрения высших классов к труду.
– Прошу! – проворчал домовладелец и протянул квитанцию.
Аудиенция окончилась. Оке медленно прошел через холл. Так вот она – вторая сторона медали… Первую он знал уже давно: зловонные уборные, отсутствие канализации, закопченные обои и рассохшиеся оконные рамы. За бывшим губернатором укрепилась слава человека, который не любит раскошеливаться на ремонт. К чему? Ведь все равно не было недостатка в жильцах, которые готовы набивать его мошну, лишь бы иметь возможность ютиться в этих древних домах с их скульптурами у подъездов и латинскими или немецкими надписями на фасадах…
На обратном пути Оке забежал на Кольметаргрэнд – сполоснуть ноги у водоразборной колонки, которую Хильда считала огромным удобством, потому что она находилась у самого дома. Стянув с распухших ног прилипшие носки, он увидел, как из многочисленных мозолей сочится кровь.
IX
Новая осень пришла в город – груды коричневых листьев в парках, блестящие от дождя автомашины перед театральными подъездами, сумеречное ночное небо…
В учебном комбинате АБФ около раздевалки толпились девушки, исчезавшие вверх по лестнице, в классы языков, а в большом фойе члены ячеек социал-демократической молодежи изучали структуру муниципалитетов и технику проведения собраний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97