Всю дорогу до Страндосен он тер свой подарок о рубаху, так что пальцы горели.
Тут-то его и нагнал Эстен.
– Что это у тебя? – спросил он, зловеще улыбаясь.
– Ничего.
Оке зажал монетку в кулаке. Скорее он даст сломать себе пальцы, чем добровольно разожмет кулак.
– Давай сюда деньги, сопляк! Ты их только потеряешь где-нибудь.
Сколько Оке ни отбивался ногами, сколько ни царапался, ничто не помогло. Эстен отнял у него монету и, чтобы подразнить, поднес ее к самому носу Оке.
– Дурак! Вор! Вор чертов! – кричал Оке в бессильном отчаянии.
– Так ты еще и ругаться!.. – произнес Эстен с расстановкой. – Вот я расскажу об этом твоей бабушке, она тебе всыплет.
Оке совсем уж было распрощался со своим сокровищем, но Эстен вдруг одумался и сунул ему монету обратно:
– На уж, держи, дурачок! Тебе бы жить в сумасшедшем доме вместе с матерью.
Оке рванулся в сторону и кинулся бежать.
– Беги, беги прямо к матери в сумасшедший дом!
Острая боль пронизала мальчика. Бежать, бежать в лес, где его никто не увидит. Теперь он понял наконец, почему всегда слышал уклончивые ответы, когда спрашивал, отчего мама болеет так долго…
Он споткнулся о кочку и растянулся. Жесткий вереск царапал щеки, шею укусил муравей, но он ничего не чувствовал…
* * *
Оке не особенно удивился, когда однажды в субботний вечер увидел возле кухонного стола незнакомую девушку, которая гладила белую блузку. Но когда она повернулась на своих высоких каблуках и расцеловала его, он вытаращил глаза. У нее были теплые полные губы, а темные волосы пахли жасмином.
– Ты что же, не узнаёшь старшую сестру? – рассмеялась она.
– Чего ты хочешь от него? Мальчику и трех лет не было, когда ты приезжала последний раз и сделала ему его обожаемую куклу, – вмешалась бабушка.
Оке помнил только, что куклу сшил кто-то другой, не бабушка. Салли была для него совершенно чужой.
– Да, тогда я обрадовалась случаю уйти в город домашней работницей, подальше от здешних сплетниц.
В веселом голосе Салли прозвучал оттенок горечи, который не ускользнул от бабушки.
– Ну-ну, с тех пор уже столько воды утекло… Невесело тебе жилось тогда, это верно, и детство у тебя было невеселое. Так уж повелось – где отчим, там и до мачехи недалеко…
Оке расстроился, узнав, что Салли ему родная только наполовину: он уже успел проникнуться гордостью от сознания, что у него такая красивая сестра.
– Когда же ты приступишь к работе в ресторане? – спросила бабушка.
– Завтра с утра. Завтра воскресенье, ожидается много посетителей, и дел будет по горло.
За стеной послышался знакомый шум – подъехал на велосипеде дядя Стен, но только на этот раз не один, как обычно, а с кем-то вдвоем. Старая дверь красного дерева, снятая еще дедушкой с севшего на мель парусника, распахнулась от сильного толчка.
Дядя Стен вошел первым, слегка порозовевший и оживленный больше обычного, за ним – его веселый напарник, с которым бабушка и Оке познакомились в бараке. Они поздоровались, затем дядя Стен протянул бабушке большую запыленную сумку.
– Что-то там булькает, – произнесла она многозначительно.
Оке стоял тут же: дядя Стен всегда привозил что-нибудь вкусное из более богатых бредвикских магазинов. На этот раз это был белый хлеб, прямо из пекарни.
– Один обман, сплошные дрожжи. Жиров в тесте кот наплакал, – заметила бабушка презрительно.
Но Оке вцепился зубами в корку так энергично, что хрустнула сахарная глазурь; для него не было ничего вкуснее «булки».
– Да ты можешь есть взапуски с самим гобургским стариком! – сказал Еста и подбросил вдруг Оке к самому потолку.
– А ты видел, как он ест? – спросил Оке недоверчиво, когда снова обрел твердую почву под ногами.
Он не был уверен – может быть, гобургский старик и в самом деле существует и забирает непослушных детей.
– Нет, это просто выдумка такая, – признался Ёста чистосердечно. – На юге есть у моря скала Гобург, похожая, если смотреть издали, на старика. Оттуда и пошло.
Бабушка спросила гостя, где он родился, и Ёста рассказал, что вырос в маленьком домике с плоской крышей недалеко от Гобурга. В том краю на берегу тоже есть каменоломни, только в них добывают серый песчаник. Каменотесное долото было его любимой игрушкой еще задолго до того, как стало кормить его.
– В шестнадцать лет я мог вытесать точильный камень какого хочешь размера, но теперь это ремесло уже никому не нужно, поэтому я и перебрался на север.
– А родители у тебя живы?
– Нет… Мама умерла недавно, а об отце я почти ничего не знаю. Люди говорят, что он был из Галиции. Видно это мне от него достались такие черные волосы.
Ёста рассмеялся.
Салли внимательно посмотрела на него из-под густых ресниц.
– Я помню поляков – вместе приходилось свеклу копать, – заметила бабушка. – Они праздновали воскресенье по субботам. Девушки наряжались в такие красивые платья – везде кружева. Как придут в лавку, кричат, тараторят, так что у лавочницы каждый раз голова болела от них. Уж они и пальцами показывают и рисуют – все равно она никак не могла их понять.
Бабушка подала обед. Остатки водки разлили по чашкам, смешав с крепким горячим кофе.
После обеда она ласково попросила Стена спеть. Он только смущенно улыбнулся в ответ, но тут все принялись его уговаривать. Полуприкрыв глаза, словно прислушиваясь к чему-то, Стен откинулся назад, на спинку стула, и запел грустную песню. Голос у него был высокий, но сильный; казалось, ему было тесно в комнате. У Оке защемило в груди. Бабушкины глаза увлажнились, а на лице Салли появилось мечтательное выражение.
– А ну-ка, давай теперь «Сватовство Яко-Смиссена», – предложил Ёста, когда воцарилась тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97