Больничные коридоры казались бесконечными и совершенно одинаковыми: дезинфицированные, покрытые линолеумом полы, ослепительно белые стены и потолки, распятия на каждом повороте.
Она позвонила Роберто, и он заверил ее, что скоро приедет. Ей стало немного легче при мысли о том, что он будет рядом с ней. Она сама себе казалась привидением, плывущим по морю болезни, боли и страданий. У нее было такое чувство, что, если она остановится, если забудется хоть на несколько минут, Андреас перестанет бороться, исчезнет из ее жизни навсегда, словно его никогда и не было, и тогда от него ничего не останется, кроме фотографии с момента победы в Монреале на стене в нью-йоркской квартире. Ничего. Ни единой его частицы больше не будет. Не будет ребенка.
До несчастного случая на автодроме Андреас почти не испытывал страданий. Физическая и душевная боль приходит к нам разными дозами: от небольших, легко забывающихся недомоганий и дискомфорта до чудовищных и непоправимых терзаний. Если бы страдания были лучше организованы, распределены по постепенно возрастающей шкале, возможно, люди знали бы, чего им ждать, и им было бы легче переносить боль. Но боль, перенесенная Андреасом за первые месяцы после аварии в Монце, казалась настолько несоразмерной с его человеческими возможностями, что ему не хотелось даже открывать глаза по утрам. Зачем? Чтобы убедиться, что он еще жив? А стоит ли? Поэтому через какое-то время, несмотря на все усилия жены и отца, он попросту перестал бороться и часами лежал неподвижно в добровольно навязанном самому себе оцепенении.
– Отнесись к этому как к им лично изобретенному способу обезболивания, Али, – сказал Теодор Салко, хирург-ортопед, взявший на себя уход за Андреасом после его возвращения на Манхэттен, стараясь ободрить Александру.
Этот разговор происходил между ними в ранний послеобеденный час одного из первых дней декабря в квартире Алессандро после того, как она со слезами позвонила ему и попросила о помощи.
– Я стараюсь, – сказала она, – но иногда это становится просто невыносимым.
Они спустились по узкой винтовой лестнице на нижний этаж и вошли в небольшой кабинет, где Александра в последние дни проводила большую часть времени.
– Хочешь выпить, Тео?
Салко ослабил узел галстука и снял пиджак.
– Я бы сейчас все отдал за чашку кофе, Али.
Она слабо улыбнулась.
– Идем на кухню, я включу кофеварку.
Кухня была единственным помещением в доме Алессандро, в обустройстве которого Андреас принимал личное участие. До аварии он исправно играл роль домашнего повара всякий раз, когда они были в Нью-Йорке, поэтому расположение кухонной мебели и утвари отражало его практичное и деловое отношение к готовке.
Александра наполнила кофейник холодной водой, отмерила ложкой нужное количество молотого кофе и высыпала его в контейнер, а затем щелкнула включателем. Салко сел возле стойки бара и похлопал по соседнему высокому табурету. Она села рядом с ним.
– Физиотерапевт утверждает, что Андреас вскоре должен встать на ноги, – тихо сказала Александра.
Салко кивнул.
– Но я также слышу его утверждения о том, что Андреасу не хватает силы воли… – Опять губы у нее задрожали. – Что он не прилагает стараний. Что многие люди, перенесшие более тяжелые травмы, на этом этапе уже начинали ходить.
– И это тоже правда.
– Сколько еще, Тео? Как долго еще это может продолжаться?
– Что именно ты имеешь в виду?
– Когда наконец Андреас добровольно встанет и начнет делать упражнения?
Салко неопределенно пожал плечами.
– Упражнения трудные. Болезненные.
– Я знаю, что они болезненные, черт побери, Тео! Но мы оба знаем, что дело не в боли! Почему мой муж лежит там наверху, как мумия, с закрытыми глазами? Неужели только из-за боли? – Она схватила его за руку. – Когда он наконец захочет помочь самому себе? И что я должна сделать, чтобы помочь ему?
Он криво усмехнулся.
– Для начала отпусти мою руку. Она мне еще понадобится для операций на этой неделе.
– Прости. – Александра смущенно покраснела. – Я сегодня сама не своя.
– Тебе не за что извиняться, Али. Ведь мы друзья, не так ли? Столько времени проводим вместе… И предполагается, что у меня есть ответы на все вопросы.
– Но у тебя их нет, верно? – спросила она еле слышно.
– Я же не психиатр. – Салко взглянул на нее с сочувствием.
– А ему нужен психиатр?
– Возможно. Но не сейчас. Со временем.
– Когда он узнает наверняка, что больше не сможет водить машину?
– Он сможет водить машину. – Салко снова пожал плечами. – Ему очень повезло. Он мог погибнуть или остаться на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске.
– Как Руди…
– Кто?
– Наш друг. Он был великим гонщиком, пока его не парализовало. – Александра покачала головой. – Андреас никогда не понимал, как можно так жить. Он был не в состоянии понять, какое это чудо – иметь и не потерять такую силу и волю к жизни.
– Я же тебе сказал, Андреасу повезло. Ему сказочно повезло, но до поры до времени он не сможет этого понять, и ты от него этого не жди. Главное – это чтобы ты понимала.
– Обо мне можешь не беспокоиться, Тео. Но если Андреас не сможет реально претендовать на участие в следующем мировом чемпионате, думаю, он никогда не поймет, как ему повезло. – Александра бросила на хирурга умоляющий взгляд. – Я иногда думаю: может, соврать ему? Сказать, что он сможет снова участвовать в гонках, если приложит старание?
– А если он поймет, что его обманывали? Думаешь, он простит тебе эту ложь?
Они замолчали. Кофеварка замигала красным огоньком.
– Кофе готов, – объявила Александра, пытаясь бодриться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142