– Ты поговорил с мамой, папа?
– Да, Даниэль. – Йозеф судорожно сглотнул.
– Ты ей не сказал, что я потерял цепочку?
– Нет.
– А как Гизела? Она поправилась?
И опять слезы навернулись на глаза Йозефу.
– Ей немного лучше.
Наступило короткое молчание. Потом Даниэль сказал:
– Ты ведь на самом деле не смог поговорить с мамой, да, папа?
– Нет, Даниэль.
Мальчик заворочался на койке, скрипнув пружинами.
– Но мы все-таки будем их ждать, правда, папа?
Голос Йозефа прозвучал подавленно:
– Конечно, мы подождем.
Он сдерживал рыдания, пока у него хватило сил, потом повернулся к стене и зарылся лицом в подушку.
Чердак превратился в тюрьму, где семилетний мальчик и его стремительно угасающий отец жили бок о бок, оплакивая своих близких. День за днем они сидели на своих койках и смотрели в слуховое окошко. Погода менялась; они видели и дождевые облака, и снег, и грозу, и солнечный свет: его было терпеть тяжелее всего.
На Хануку Гретхен принесла им серебряную менору и на каждый день праздника придумывала для Даниэля забавные маленькие подарки; на Рождество, пока они слушали церковные колокола, возвещавшие полуночную мессу по всему Фридрихсхафену, она сидела с ними на чердаке и слушала смутный и сбивчивый рассказ Даниэля о первом и единственном посещении им детского рождественского рынка в Нюрнберге.
После Нового года Гретхен стала все реже и реже появляться на чердаке. Тридцатого января Гитлер открыто провозгласил своей целью уничтожение еврейской расы в Европе; наводящие ужас названия, ранее передававшиеся из уст в уста шепотом, теперь зазвучали в полную мощь: Бухенвальд, Равенсбрюк, Дахау, Маутхаузен, Берген-Бельзен…
Зима кончилась, наступила весна, а Йозеф, упрямый как мул, все не желал трогаться с места. Он почти не разговаривал с сыном, поскольку сказать ему было нечего, и Даниэль замкнулся в себе, с тоской вспоминая мать и сестру, попавших в ловушку в Нюрнберге.
Однажды вечером в июне, когда Даниэль уже лег спать, Зигмунд вызвал Йозефа вниз, а Гретхен поднялась на чердак.
– Ты спишь? – тихо окликнула она мальчика.
– Нет. – Даниэль сел в постели.
– Мы можем поговорить? – Гретхен присела на край койки.
– Конечно, – насторожился он.
Гретхен заглянула в его встревоженное лицо, и сердце у нее гулко застучало.
– Даниэль, – осторожно начала она, – я хочу поговорить с тобой как со взрослым человеком. То, что я скажу, может показаться тебе жестоким, но поверь, я тебе друг.
Наступила короткая пауза.
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – угрюмо произнес мальчик. – Ты хочешь, чтобы мы уехали без мамы и Гизелы.
– Да, это верно, Даниэль.
Он вновь откинулся на подушку.
– Моя мама умерла, тетя Гретхен?
– Нет, я так не думаю. – Гретхен говорила решительно и твердо. – Она не умерла, но я уверена, что ей еще долго не позволят последовать за тобой и твоим отцом.
– А почему мы не можем подождать, когда ей все-таки позволят?
– Потому что я боюсь, что очень скоро они могут прийти сюда и найти вас здесь, Даниэль.
Он на минуту задумался, потом спросил:
– Хочешь, чтобы я упросил папу уехать без Mutti и Гизелы?
Гретхен проглотила ком в горле.
– Я думаю, он может согласиться, если ты его попросишь.
– А ты и дядя Зиги поедете с нами? – с надеждой спросил мальчик.
Гретхен привлекла его к себе и принялась баюкать худенькое теплое ребячье тельце.
– Нет, Даниэль, Liebling, мы не можем поехать с тобой. Нам придется остаться здесь на случай, если кому-то еще понадобится наша помощь.
– Моей маме и сестре, – прошептал Даниэль ей на ухо.
Гретхен поцеловала его.
– Да, Даниэль, – сказала она.
А внизу, на кухне, Зигмунд в это время сказал Йозефу:
– Дахау.
Лицо Йозефа посерело и превратилось в восковую маску. Зигмунд впоследствии рассказал Гретхен, что ему показалось, будто он видит смерть во плоти.
– Откуда ты знаешь?
– У меня верные сведения.
– Обе?
Зигмунд молча кивнул, не в силах произнести ни слова.
Когда Йозеф рухнул на пол, правым плечом он задел один из серебряных праздничных светильников, зажженных заботливой рукой Гретхен по случаю субботы, и пламя погасло.
5
Совершив наконец переправу из Констанса в Крейцлинген в грубых джутовых мешках на дне лодки Клауса, под нестерпимо воняющими рыбой ящиками и неводами, Йозеф и Даниэль надеялись обрести свободу на той стороне озера, в чудесной зеленой стране Швейцарии. Вместо этого, когда их вытащили из мешков на швейцарском причале, их встретил наряд полицейских в мундирах.
– Нацисты? Папа! – Даниэль в ужасе прижался к Йозефу.
– Нет, малыш, – успокоил его Клаус. – Это всего лишь полиция. Считайте, что вам повезло, – обратился он к Йозефу. – Вас могли бы и отправить обратно. – Он понизил голос: – Я насчет вас договорился.
В кузове полицейского фургона Даниэль спросил одного из охранников, молодого парня с симпатичным лицом:
– Что теперь с нами будет?
Охранник добродушно улыбнулся ему:
– Проведете пару ночей в камере, пока вам не подыщут что-нибудь подходящее. Лагерь скорее всего.
– Лагерь? – ужаснулся Йозеф. – Концентрационный лагерь?
– Конечно, нет, герр Зильберштейн. Просто место, где вы с мальчиком сможете побыть, пока не подвернется что-нибудь более удобное.
Проходили месяцы. Некоторых перевели в рабочий лагерь, но Зильберштейны так и остались в пересыльном лагере, потому что Йозеф был непригоден к работе, а Даниэль слишком мал. Они привыкли к распорядку своей новой жизни, стали заводить и тут же терять друзей, так как состав интернированных постоянно менялся подобно фигурам на шахматной доске.
– Сколько мы еще здесь пробудем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142