Она чувствовала себя бодрой, несмотря на поздний час, ноги не болели, хотя она много танцевала, причем сил еще было хоть отбавляй, а голова оставалась ясной после вина и виски, будто полоска, которую она вынюхала, чудесным образом свела на нет негативное влияние алкоголя. Давно она так не веселилась. Когда они выходили из клуба, уже светало, и ее это очень удивило, она готова была поклясться, что они пробыли здесь не так уж и долго. Оба художника совсем опьянели, держались за руки и теперь казались им с Глорией чужими. Так как дом Камилы находился поблизости, а таксисты не останавливались, спеша закончить смену, она сказала Глории: «Пойдем спать ко мне. Завтра воскресенье, и не надо рано вставать». Та тотчас согласилась – ей было лень ловить такси и, возможно, не хотелось быть разбуженной ранним звонком нетерпеливого Маркоса. В доме солнечный свет, льющийся сквозь высокие окна, ослепил их, и они закрыли жалюзи. В сумраке Камила почувствовала себя немного пьяной, словно темнота обладала каким-то наркотическим эффектом, блокирующим ясность восприятия. Усталые, со смехом вспоминая веселую ночь, они упали на широкую кровать, не желая искать простыни и стелить отдельную постель в другой комнате. Когда она оказалась в горизонтальном положении, все вокруг закрутилось. И чтобы остановить карусель световых пятен и образов, ей пришлось открыть глаза. Камила была ошеломлена – у нее не получалось уловить все звуки, цвета и очертания окружающих предметов. Только один образ прочно засел в голове с абсолютной ясностью: Глория, лежащая на кровати подле нее, спящая, беззащитная, дышащая ровно, как обычно дышат во сне. Подруга лежала к ней лицом, волосы рассыпались по подушке, на ней было только белье, нижняя часть тела прикрыта простыней. Камила опустила веки, чтобы отогнать смущающее искушение, пробужденное алкоголем и кокаином, компанией двух художников, стриптизом и атмосферой клуба, который они посетили: она хотела ласкать Глорию, жаждала, чтобы Глория ласкала ее. Но, закрыв глаза, снова почувствовала тошноту и головокружение, будто с дикой скоростью мчалась в поезде и мимо проносились пустынные предрассветные улицы, обнимающиеся влюбленные, парки, поля, леса, по которым Глория так любила гулять... И поезд летел к единственной цели, которую можно было легко различить: к прекрасному телу спящей рядом Глории. Камила нежно положила руку на бедро подруги. Спать не хотелось, она совсем потеряла голову от выпитого и влажной пульсации между ног и, увидев, что Глория не реагирует, скользнула рукой к ней под простыню. Та открыла глаза, полные не столько усталости, сколько равнодушия. Она не сказала Камиле ни единого слова, не оттолкнула ее руку и не отстранилась. Она лишь смотрела на нее пару секунд, скорее удивленная, чем недовольная, снова закрыла глаза, натянула простыню до подмышек и повернулась к ней спиной с выражением безразличия на лице. Не было ни презрения, ни негодования, которые могли бы заставить ее подняться с постели и уйти, а лишь желание спокойно поспать. Камила же окончательно лишилась сна, слушая шум машин, в это воскресное утро уже выезжающих за город, и приглушенные голоса благонравных прихожан, спешащих к утренней мессе; им наверняка было неведомо обжигающее чувство стыда, которое мучило ее сейчас. Несколько раз ей тоже удалось задремать, повернувшись спиной к Глории, которая, не двигаясь, спала спокойным и глубоким сном. В десять часов она встала, пошла в ванную, опустилась на колени перед унитазом, и ее вырвало, при этом она старалась не шуметь, хотя и находилась в собственном доме. У нее словно лежал кусок льда на языке, а щеки пылали. Она приняла душ и вышла на улицу, не зная, куда идти, перед этим оставив Глории записку, которую прикрепила магнитом к ручке двери: «Ключи на столе. Закрой дверь. Я обещала пообедать с братьями». Это была ложь, но она не понимала, как смотреть в глаза Глории, когда та проснется, как разговаривать с ней, делая вид, что на рассвете ничего не произошло. Больше всего она боялась, что Глория коснется этой темы и решит поговорить без обиняков, не принимая пакта о молчании и не желая забывать то, чему способствовала хмельная ночь. Потому что Камила не была готова ни раскаиваться, ни оправдываться. Все это было похоже на сон, именно на сон.В понедельник утром они столкнулись в дверях галереи. Глория кивнула со своей обычной улыбкой, словно ничего не помнила, – и Камиле хотелось думать, что она действительно не помнит, а может, не знает, реальности или сну принадлежат ночные образы, – и сказала:– Да, еще та была ночка. Думаю, похмелье меня неделю будет мучить.Затем они занялись делами галереи. Глория никогда не вспоминала о том случае. Но у Камилы остался осадок стыда, всплывавший на поверхность, как только какие-нибудь неуместные слова волновали ее память...Теперь те переживания казались ей несерьезными и давно похороненными. На самом деле ей нужна была такая ночь, как сегодня. Рикардо трижды заставлял ее тело дрожать от наслаждения, кроме того, она поняла, что этим утром благодаря ему снова с удовольствием воспринимала свое тело, в котором уже начала замечать первые признаки старения. Она вынула из ящика ночного столика зеркальце и осмотрела лицо и шею, попыталась найти морщинку или какой-нибудь след, оставленный его губами или укусами, но все было в полном порядке. Наоборот, она показалась себе такой красивой, что почти не узнала свое отражение. «Именно поцелуи мужчин делают женщин красивыми», – сказала она зеркалу, пораженная тем, как отступило время, омолодив ее на несколько лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94