Птицы были свободны, и если уж появлялись в Патерностере, так потому, что здесь еще осталась природная среда, почти исчезнувшая во всех других местах. Можно искусственно создать зону обитания для кабанов или оленей, огородив ее забором, но невозможно огородить кусок неба, чтобы там жили и размножались хищники. Как хорошо, подумала она, что это место не слишком известно, а то каждое воскресенье здесь ходили бы толпы туристов; хотя сейчас она была бы не прочь услышать поблизости голоса, крики детей, смех, даже треск радио, транслирующего футбольный матч, потому что все еще не избавилась от преследующего ее страха. Она слышала, что заповедник вот-вот должны объявить национальным природным парком или чем-то в этом роде, и спросила себя: конечно, планы замечательные, но сможет ли она в будущем вот так, свободно, в одиночестве бродить по здешним тропам безо всяких помех и навязанных маршрутов? Она уловила шум за спиной и вновь ощутила прилив страха. Ей показалось, будто треснула сухая ветка, но она повторила себе, что это вовсе не повод бояться. Наоборот, лес излучал угрозу, когда погружался в звенящую тишину, а не когда был полон звуков. Она снова почувствовала сухость во рту, остановилась, чтобы сделать глоток из висящей на поясе фляги, и заметила в прохладной воде привкус пыли, попавшей ей в рот за время прогулки. Лес воистину чудесным образом обострял все чувства, притуплявшиеся в городе, помогал, будто заново, ощутить каждую, самую маленькую частичку своего тела. Закрыв флягу, она вспомнила, что ни в каком другом месте не получала такого наслаждения, занимаясь любовью, как посреди леса – на траве или в палатке, поставленной возле укромного озерного залива, где потом купалась голая, каждой порой кожи впитывая прохладу свежей воды. Она вспомнила о нем и о его отказе провести вместе эти выходные; она хотела просто поговорить с ним без свидетелей – о том, что между ними не ладилось, поговорить безо всяких взаимных упреков и слез. Она опустила голову, чтобы повесить флягу на пояс, а подняв ее, увидела фигуру человека, возникшего из ниоткуда, он бросился на нее с ножом в руке – грозным пастушеским ножом, лезвие которого со временем темнеет и теряет свою прямизну, но, заточенное о гранитный камень, становится еще более страшным смертоносным оружием. Она закричала и попыталась защититься, выставив перед собой руки. Боль в запястье настигла ее на мгновение раньше, чем боль в левой груди, – она ясно почувствовала, как, разрывая нежную плоть, сталь вонзается в тело. В ту же секунду ее забил озноб и во рту появился неприятный вяжущий привкус. Нож вышел из груди, чтобы нанести новый удар в основание шеи. Она ощутила, как холодная сталь вгрызается в сухожилия и хрящи, как внутри что-то обрывается, а вместо крика изо рта вырывается нечленораздельное животное клокотание. Ее удивило охватывающее тело тепло, оно разлилось по груди и обожгло горло, будто она глотала что-то горячее и липкое, совсем не похожее на воду, которую пила минуту назад, и это ощущение вызывало у нее нестерпимую тошноту. Теперь она поняла, что умрет, поняла, что знала это с того самого момента, как свернула с лесной дороги на тропу, ведущую к пещерам. Она протянула руки навстречу своему палачу и изо всех сил вцепилась ему в одежду, оставив грудь совсем беззащитной перед ножом. Она укололась о какую-то булавку и, не зная почему, сжала пальцы еще сильней, будто этот укол мог заставить ее забыть о боли в горле. Ей показалось, что она падает назад и тонет в ярко-красной реке; через мгновение она уже ничего не чувствовала.
В то утро она услышала выстрел, а с тех пор, как жила в лесу, знала, что выстрелы означают кровь. Еще из своей норы она услышала крик женщины и чуть позже – дребезжащий шум удаляющейся машины, с помощью таких обычно передвигались человеческие существа. Некоторое время она спокойно вслушивалась в тишину, улавливая малейшие колебания почвы, и просидела так, неподвижно, несколько часов в темноте, сдерживая голод, возраставший от сознания, что где-то близко находится мясо.Крыса высунула из норки черную мордочку и крошечными глазками окинула пустынный пейзаж. Все на своем месте – деревья и солнце, насекомые и пыль. Она сделала шажок наружу и подняла голову. До ее ноздрей доплыл легкий и душистый аромат крови, о котором она мечтала с тех пор, как услышала выстрел. Тем не менее двинуться вперед она пока не решалась. Эхо человеческих голосов отчетливо долетало до нее снизу, с поляны, но на таком расстоянии эти голоса не слишком ее беспокоили. Крыса боялась не самого человека, а его смертоносных машин. Безоружный, человек был чрезвычайно неуклюжим, слепым как крот, с никудышным чутьем и смехотворной медлительностью. Она вспомнила пса из города, где раньше жила: он всегда был гораздо проворней ее сородичей и убивал их, валя с ног одним мощным ударом. А потом даже не ел. Пока люди с поляны ее не заметили, беспокоиться не о чем.Крыса снова огляделась вокруг, а затем посмотрела на небо. Она знала, что там обитают главные враги – степенные грифы, постоянно таскающие падаль своим вечно голодным птенцам. Однако в небе никого не было. Она решительно выскочила из норы и пробежала до ствола сосны. Крыса не могла ждать ночи. Легион ночных грабителей, таких же, как она, конечно, слышал выстрел, чуял кровь и уже ждал в своих убежищах наступления темноты, чтобы наброситься на останки или на мелких животных, что придут на приманку.Порыв ветра принес ей более сильный запах. Теперь он смешивался с прекрасным ароматом, уже знакомым ей, – так пахла одежда человеческих существ и мусор, который они оставляли в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94