Причин не верить ему я не вижу, потому что он точно воспроизвел его на моих глазах.– Если только он не знал этот рисунок потому, что у него был значок, и это было бы куда интереснее.– Да, если бы только у него одного...– А у кого еще?– У всех или почти у всех. Он был почти у всех художников, близких Глории, потому что она делала рисунок, а затем заставила друзей купить значок, чтобы поддержать кампанию протеста. Все о нем знали и имели по экземпляру, кроме Арменголя. Но они с Глорией тогда уже не встречались.– Вы сказали, что девушка вела дневник.– Да. Он мог бы многое прояснить. Вы его не нашли?– Нет. Никто нам о нем и не говорил. Но такого рода вещи – это первое, что надо искать. В Мадриде нас заверили, что они все перерыли у нее в квартире. Будь дневник там, вряд ли они бы его не нашли.Оба помолчали: больше говорить было не о чем, оба понимали, что расследование застопорилось. Возможно, убийцы не было даже среди главных подозреваемых. Лишь значок наталкивал на мысль, что убийство – дело рук не случайного безумца, а кого-то из знакомых Глории.– Мы получили результаты вскрытия. Больше ничего нет. Ни одного следа, ни кусочка ткани на ногтях жертвы. Ничего, – заключил лейтенант.Однако в его словах звучало скорее не признание собственного бессилия, а доверие к собеседнику. Кто знает, может, он – человек, облаченный в форму и любящий ее и привычно ожидающий неприятностей от тех, кто форму не носит, – сам удивлялся, что вот так запросто разговаривает с частным детективом, к тому же привлекавшимся к уголовной ответственности за контрабанду. Обстоятельства толкнули их к союзу, и он если и не мог привести к дружбе, то сильно на нее походил. Никто из них не стремился обойти другого или проявить больше проницательности в анализе скудных данных, которыми они располагали. И это равновесие, без сомнения, способствовало тому, что оба решили играть в открытую.– Надо сходить к судье, – добавил Гальярдо после нескольких мгновений молчания. – Надеюсь, нам позволят поставить на прослушку все необходимые телефоны. Хотя, боюсь, ничего это не даст. Все указывает на то, что преступление – дело рук сумасшедшего одиночки. 8 – Одной мне здесь страшно, – сказала девушка. На вид ей можно было дать двадцать два – двадцать три года, у нее был нежный голос и красивая фигура. Ей очень шел облегающий свитер и тесные джинсы, старые, почти рваные, – их нижний край превратился в бахрому. Черные волосы обрамляли гладкое и изящное личико с веснушками, которые, казалось, радовались солнцу, когда ребята наконец вылезли из джипа и разбили небольшой лагерь.Высокий и коренастый молодой человек того же возраста, в шортах и горных ботинках, крепко сжал ее в объятиях и почувствовал дрожь, которую ощущал весь тот месяц, что встречался с девушкой. Его влекло к ее чувственному телу. Парень положил руки на ее обтянутые джинсами округлые ягодицы и притянул их к себе.– Ну хватит, не будь дурочкой. Я тоже не хочу уходить, – сказал он, отрывисто целуя ее в губы и еще сильнее прижимая к себе. – На машине я обернусь меньше чем за полчаса. Мы ведь не можем оставить палатку со всем барахлом и уехать вместе. Нас обкрадут.– Но здесь же никого нет, – запротестовала она.– Мы просто не видим, но наверняка по лесу кто-нибудь рыщет, – возразил он с уверенностью бывалого человека.– Мы проживем и без батареек, – настаивала девушка капризным и в то же время обольстительным тоном, пытаясь дотянуться до его губ и нежно гладя его затылок. – Мы ведь рано ложимся, к тому же иногда свет не очень-то и нужен.Парень почувствовал, как ее пальцы щекочут ему затылок. Он самодовольно улыбнулся, но, сделав резкий шаг назад, отстранился от девушки и быстро сел в джип, который мог проехать по любой дороге заповедника.– Я вернусь меньше чем через полчаса, – пообещал он.Девушка так и осталась стоять перед ярко-голубой палаткой, словно зеркало выделявшейся на фоне сухой коричневой земли. Она осмотрелась по сторонам, как прекрасное испуганное животное, отбившееся от стада, глянула вслед машине, которая удалялась, поднимая облако пыли, а когда та совсем скрылась из виду, постояла еще немного, слушая далекий шум мотора. Потом девушка достала пачку сигарет и села покурить на большой камень, что лежал перед палаткой. Взглянув на часы, она с обреченным выражением приготовилась ждать полчаса. Она чувствовала себя брошенной и, подумав о парне, пообещала себе, что это их последняя встреча. Ей совершенно не хотелось торчать одной посреди леса, в котором они с самого утра – как покинули город – не встретили ни души. Она не собиралась бросать курить из-за того, что ему не нравится дым. Раз от нее пахнет табаком, пусть целуется с другой! Она не собиралась есть консервы и бутерброды и пить одну только теплую кока-колу. И уж конечно она не собиралась шагать двенадцать или пятнадцать километров, как сегодня, по козьей тропе, с впивающимися в подошвы камнями, и все ради того, чтобы увидеть эти странные наскальные рисунки, до которых ей не было дела. Когда они вернулись, ноги у нее распухли, и единственное, чего ей хотелось, – это повалиться отдыхать и чтобы он сделал ей массаж от головы до пят; а в результате она должна в одиночестве сторожить палатку в лесу, в котором чувствуется что-то угрожающее, особенно сегодня, в первый день ноября, в День поминовения усопших. Она уже тысячу раз пожалела, что согласилась на этот идиотский поход! Девушка опустила голову и увидела жирного черного муравья, ползающего у нее под ногами. Она обрушила на него ботинок и яростно втоптала в землю, а подняв голову, поймала себя на мысли, что вокруг опустилась странная тишина, будто сама природа замерла, изумленная яростной и совершенно ненужной маленькой казнью, и немо упрекает ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94