Они всегда ездили в сопровождении Габино, старинного и верного компаньона доньи Виктории, – здесь старуха являлась его единственным защитником; этот человек лет шестидесяти знал Патерностер как свои пять пальцев еще с тех времен, когда озера не было и в помине. Он обладал невероятной силой и способностью заглотить в обед фунт хлеба и кило копченого мяса, а потом переваривал все это, как удав. Эспосито хранил неизгладимое воспоминание о Габино: однажды, когда он был еще совсем мальчишкой, тот катал его на своем осле. На решетчатой калитке висело осиное гнездо, и местные ребятишки никак не могли пройти. Так вот Габино раздавил гнездо голой рукой, причем ни одно жало не могло проткнуть его мозолистую кожу, огрубевшую за тридцать лет тяжелой физической работы.Они знали, что в конце следующей недели, последней в охотничьем сезоне, бывший президент Франции Жискар д'Эстен – большой любитель охоты на крупных зверей – приедет в заповедник, – до него дошли слухи об отличных трофеях, добытых здесь в последние годы. Донья Виктория решила, что нельзя упускать такую возможность – надо накалить обстановку и укрепить свои позиции перед окончательным решением вопроса о земле. Она задумала сюрприз, который бы поломал весь протокол и вызвал много шуму.Накануне приезда президента Эспосито и Габино проникли на территорию заповедника после полуночи, словно волки, рыщущие по округе в поисках свежей крови. Старик повел его старинным путем, забытым со времен затопления плодородных долин; тогда, благодаря невысокому уровню воды, пройти там было вполне возможно. Как они и предполагали, в один из капканов, которые Габино поставил накануне ночью, хорошо зная излюбленные места ночлега животных, попался большой олень. Он лежал на земле и не сделал попытки подняться, увидев людей. Они подумали, что он, наверное, выдохся, целый день пытаясь освободиться, но тотчас увидели, как он поджимает ногу – она была согнута под каким-то странным углом, наверное, олень повредил ее, когда бился в капкане. В свете фонариков они заметили клочья шерсти, выдранные проволокой, и раны, которые уже принялись осаждать муравьи. В душе Эспосито зародилось чувство вины – зачем причинять страдания животному? Он взглянул на Габино, тот действовал абсолютно хладнокровно и лишь время от времени замирал, вслушиваясь в окружавшую их тишину. Октавио стало интересно, было ли у старика собственное мнение о происходящем или он всего лишь исполнял приказ, не вдумываясь в его смысл. Казалось, он никогда не менялся, будто камень, его не задевали никакие события, не обуревали никакие желания, Габино был столь же равнодушен к ночи, как и ко дню. Эспосито же, напротив, с детства готовили на роль борца, хотя его борьбе и было суждено развернуться среди бумаг; и сейчас он почувствовал, как сердце колотится в груди. Октавио никогда не попадал в самую глубь ночи, как сегодня, в этом поле, где их окружали миллионы живых существ, причем многие из них были ядовитыми и голодными. Тем не менее страха Эспосито не испытывал и подумал, что, даже не будь рядом Габино, он безо всякой боязни шагнул бы в темноту. Перед тем, как освободить оленя из ловушки, они веревкой стянули ему ноги. Другую веревку старик одним концом привязал к рогам, а другим – к хвосту, лишив таким образом животное возможности бодаться. Они подогнали «лендровер» и погрузили его в машину.Они собирались проделать все в условленном месте, недалеко от Центральной базы, где олень будет непременно замечен на следующий день, как только охотники пойдут своей обычной дорогой. Но когда они двинулись к намеченному дереву, лай собак заставил их отступить. Служба безопасности французского президента прибыла в заповедник на день раньше, поэтому Габино и Эспосито пришлось проявить благоразумие и осторожно удалиться на пару километров от задуманной точки.Старик не хотел задерживаться здесь надолго и остановился в долине, где росли каменные дубы, решив, что место подходящее. Когда они вышли из машины, он велел Октавио не зажигать фонаря: глаза уже привыкли к темноте, да и луна освещала окрестности.Они опустили оленя на землю и протащили несколько метров до толстого дуба с отпиленными ветками, походившего на канделябр. Габино двигался быстро, не давая парню вмешиваться, словно это задание требовало решительности и жестокости, которыми тот не обладал. Старик перебросил через крепкий сук один конец веревки, велев Эспосито держать его, другой же обмотал вокруг шеи животного. Октавио уже догадывался, что они собираются сделать, но теперь понял, как именно. Олень, не будучи в состоянии шевельнуться, с неестественно вывернутой головой, притянутой к хвосту, смотрел на них выпученными глазами, в которых читался дикий страх. Тем временем старик вытащил из кармана и щелчком открыл нож с деревянной рукояткой и кривым лезвием, какими часто пользуются местные крестьяне. Эспосито услышал приказ «Тяни сильнее» и, только когда Габино повторил его, осознал, что обращен он к нему. Он с силой потянул веревку, но смог лишь приподнять голову животного, у которого из-за тугой петли, стягивающей шею, вывалился язык. Веревка почти не скользила по ветке, из-за шершавой коры блок выходил никудышный. Веревка обжигала Октавио ладони, он попробовал еще раз, но так и не смог поднять оленя с земли. Старик повернул голову, и Эспосито подумал, что тот смотрит на него, хотя в темноте глаз разглядеть было невозможно. «Я подниму его, а ты будешь резать», – сказал старик, вкладывая в его руку нож. Затем начал короткими и сильными рывками постепенно поднимать оленя в воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94