В другом углу под навесом Купидо увидел манекены мужчины и женщины на шарнирах, смотревшие на него с какой-то глупой улыбкой.– Я думал, вы работаете с железом, – сказал сыщик.Скульптор посмотрел на длинный ствол каменного дуба, твердого и мощного.– Я всегда возвращаюсь к дереву. Особенно когда достаю такой материал, сухой и непотрескавшийся. Славный каменный дуб из тех огромных лесов – его сгубило орошение. Такой прочный, такой благородный, почти вечный, – сказал Сьерра, нежно похлопывая по древесине, как похлопывают по спине друга или по хребту лошадь. – Знаете, сколько ему лет?– Нет.– Триста, а может, четыреста. Если у меня не получится сделать из него ничего путного, это будет непростительно.Детектив вспомнил железные фигуры, перекрученные и вытянутые, вспомнил провал выставки и плохие отзывы критики.– Иногда я думаю, что мы не ценим все то хорошее, что есть на нашей земле. Должен прийти кто-то извне и открыть нам глаза, – продолжал Сьерра.– Может быть.– Знаете, что сказал Гесиод о каменном дубе более двух тысяч семисот лет назад?– Нет.– Он сказал, что это дерево, которое посадили боги для счастья праведных людей. И был прав. Все в нем хорошо – и тень, и корни, и древесина, и плоды. Круглый год он что-нибудь дает человеку или животным. И кроме того, очень плохо горит, когда живой.Скульптор пальцами отодрал маленький кусочек коры, который не заметил ранее. Купидо спросил себя, в чем причина такой перемены в поведении Сьерры. От высокомерия не осталось и следа, тот был вежливым, немного задумчивым, будто само дерево заразило его смирением и теплотой.– Такой ствол найти нелегко. Нужно долго ждать. Будь вы скульптором, что бы вы изобразили? – вдруг спросил он.Сыщик оглядел дерево, маленькое сужение в центре, небольшую вмятину на боку ствола. Он не знал, откуда вдруг в его голове появился ответ:– Материнство.Сьерра посмотрел на него с восхищением.– Да, материнство, – подтвердил он. – Ничего другого тут и не придумаешь. Этому я тоже научился у Глории: осознавать свои силы и в то же время свои пределы. Даже теперь она продолжает учить меня, хотя ее самой больше нет.Купидо проследовал за скульптором до дома, и они вошли в огромную гостиную, убранство которой составляли как старинная мебель, темная и массивная, на толстых точеных ножках, так и изящные стеллажи из стекла и металла. Детектив не увидел ни одной стилизованной железной скульптуры – плода совместной работы Сьерры с Глорией. Зато здесь стоял какой-то пустой постамент, а еще несколько таких же со скульптурами и бюстами. Ни на одной стене Рикардо не увидел ни одного ее рисунка, словно Сьерра пытался уничтожить не только все воспоминания о ней, но и сам факт того, что она существовала.Хозяин пошел на кухню и вернулся с бутылкой вина и двумя рюмками, которые наполнил, не спрашивая Купидо, будет ли он пить.– Сейчас я думаю, что Глория не предложила бы мне сотрудничать, если бы точно представляла, с каким художником имеет дело. Я не ваял ничего такого, что заслуживало бы внимания, а только следовал за ней. Это было параллельное видение наскальных рисунков в трех измерениях, как мы и договорились. Я лишь имитировал, смешивал в одной железной скульптуре две ее идеи. И она, должно быть, сразу поняла, что из этого ничего не выйдет, но ни слова мне не сказала. Хотя я бы предпочел откровенный разговор. Даже намекал несколько раз, но Глория всегда уклонялась от темы. И чем больше старалась скрыть этот диссонанс, тем больше ее произведения отдалялись от моих. Словно в ней вдохновение росло по мере того, как оно исчезало во мне.Он сделал большой глоток из рюмки, посмаковав вино перед тем, как проглотить, будто хотел освежить язык для того, что собирался сказать.– Вот уж не представлял, что буду продолжать учиться у нее, даже когда ее уже не будет. Теперь ее нет, и весь проект наших будущих совместных выставок рассыпался как карточный домик. Я никогда не решался признаться ей, что мое искусство – фигуративное, что я бессилен в воспроизведении какой-нибудь эстетической абстракции.Детектив посмотрел вокруг и отлично понял, о чем говорил Сьерра: эти скульптуры, почти все деревянные, некоторые из эбенового дерева, не выглядели амбициозными, старающимися удивить, в отличие от произведений из железа, однако в них вполне естественно сосуществовали энергия и собственный стиль. Глория же в своих пейзажах заповедника ушла гораздо дальше. В ее рисунках была особая идея: воспевание суровости и плодородия земли, уважение к кормящей почве, уверенность в том, что олень, обитающий в горах, придает им какую-то тайну. Ее рисунки были ностальгией по раю. «Он зауряден. Несмотря на всю свою прежнюю спесь, он всего лишь посредственность», – сказал себе Купидо. За очень короткий срок, с момента провала выставки в Мадриде, Сьерра, казалось, сильно изменился. Куда-то пропало самомнение, словно тот факт, что он художник, оправдывало все эти противоречия. Купидо вполне допускал и такую мысль: это может быть очень хорошо продуманным маневром отвлечения внимания, ведь трудно представить убийцей того, кто испытывает благодарность к жертве. Опять путаница, подумал он, не теряя надежды, что скоро ему удастся сложить все части головоломки воедино и темнота неизвестности прояснится.Сьерра, должно быть, заметил его рыскающий по комнате взгляд и сказал:– Я убрал картины Глории. По крайней мере до тех пор, пока не перестану ощущать ее присутствие. Зато покажу вам кое-что интересное.Он осушил свою рюмку, встал и по деревянной лестнице поднялся на второй этаж. Через полминуты скульптор спустился с видеокассетой в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94