Лишь Октавио тосковал бы по ней, какое-то время чувствовал боль и, возможно, беспомощность. Хотя ее смерть освободила бы его от многочисленных обязанностей. Сидя перед туалетным столиком в своей комнате, донья Виктория смотрелась в овальное зеркало. Она стала резко стареть, это началось три недели назад, в тот день, когда пришло известие о смерти Глории. Зеркало не желало льстить: кожа побледнела, и на ней проступили темные пятна. Любопытно, подумала она, те же самые веснушки, в детстве являющиеся признаком здоровья и энергии, в старости превращаются в предвестников рака и некроза тканей. Кроме того, ее веки сделались совсем тяжелыми, а губы дрожали, как у старого пса. И куда только подевалась та женщина, какой она была сорок лет назад, сильная и боевая, готовая опровергнуть смехотворное утверждение, будто единственная сфера общественной жизни, где может проявить себя женщина, – это церковь?! Она взяла на палец каплю французских духов, которыми пользовалась с пятнадцати лет, и прикоснулась к мочкам ушей, впервые задумавшись, зачем напрасно, непонятно для кого молодиться? «Нет, пока нет. Еще есть Октавио», – тихо пробормотала донья Виктория. Ради него она обязана держаться весь отпущенный ей срок. Все эти годы он был столького лишен из-за нее... Она сподвигла его на тягостный переход через пустыню, обещала далекую Обетованную землю, добравшись до которой, они увидели, что гранаты и грозди винограда – всего лишь мираж, а ядовитые осы заполнили ульи. Она заставила его идти босиком по песку и не давала останавливаться, чтобы напиться воды, которая так необходима в детском возрасте. Теперь он вырос, и она была единственной виновницей его жажды. Она позвонила в серебряный колокольчик и подождала, пока служанка поможет ей спуститься в гостиную. Спускаясь по лестнице, старуха не была уверена в крепости коленей и распухших лодыжек в узких туфлях на тонком каблуке – донья Виктория никогда не позволяла себе дома ни носить мягкие тапочки, ни покрывать плечи ужасной старинной шалью, черной, серой или коричневой, что лишь собирает пыль и перхоть. Она взяла девушку под руку и почувствовала силу ее молодых мышц. В то же время от колышущейся при каждом шаге груди служанки исходила такая эротическая теплота и нежность, которые нельзя было не заметить. Девушке исполнилось двадцать два года, природа наградила ее красивым лицом, карими глазами, черными волосами и весьма соблазнительными формами. В этом доме ни одна служанка не задерживалась больше двух лет – принимая на работу, им ставили условие, что пробудут они здесь именно столько. Донья Виктория была уверена, что о втором условии служанки сами интуитивно догадывались, поэтому говорить о нем не приходилось. Впрочем, они получали отличное жалованье, да и работать приходилось немного: следить за порядком в доме, пока хозяева в Мадриде, делать уборку, строго соблюдать вышедший из моды этикет и по выходным двадцать четыре часа в сутки быть наготове, чтобы исполнить любое поручение, – таких дней за год набегало не больше ста. Срок подходил к концу, и девушка стала проявлять некоторые признаки нетерпения: она уже не задерживалась перед Октавио, подавая аперитив, и начала лениться. В один из последних выходных донья Виктория уехала в Мадрид и оставила под кроватью монету. Вернувшись в следующую пятницу, она нашла ее на том же самом месте, хотя строго наказала служанке как следует прибрать спальню. Она представляла, как в ее отсутствие девушка – одна в огромном доме – бродит по комнатам, валяется, а может, даже спит на ее кровати, примеряет ее драгоценности и душится ее духами, роется в ящиках и осматривает все вокруг в поисках чего-нибудь, что подтвердило бы слухи, ходившие по Бреде, будто половина вещей в этом доме присвоены незаконно. Кроме того, она начала слишком открыто улыбаться гостям, особенно высокому детективу, а донья Виктория давно усвоила: чем больше служанки кокетничают с гостями, тем менее ценят хозяев. Скоро надо будет искать замену.Старость подарила ей мудрость и время, чтобы наблюдать за происходящим вокруг, и Донья видела, что сам Октавио равнодушен к девушке. Это стало заметно с тех пор, как здесь появилась Глория, а после ее смерти женщины, казалось, вообще перестали его интересовать. Донья Виктория не была ему матерью, но по прошествии стольких лет отлично изучила его вкусы, страхи, желания и слабости. Только она могла защитить его. Поэтому и не отказалась принять у себя детектива со странным именем Купидо. Пусть он лучше опрашивает Октавио в ее присутствии, чем застанет врасплох где-нибудь на улице. От этого человека веяло опасностью, в отличие от лейтенанта полиции, – тот говорил по шаблону, как учили, а против холодного юридического языка Эспосито блестяще умел защищаться. Угроза таилась в детективе, в его спокойной манере задавать вопросы, так что трудно угадать, что в них может быть скрыта ловушка.Они вошли в гостиную, и служанка помогла ей сесть в кресло.– Принести вам что-нибудь? – спросила девушка с заботой, какой не выказывала в последние недели, словно заметив тревогу и страх, поселившиеся в доме.– Да, налей мне стаканчик портвейна, – попросила сеньора.Служанка подошла к серванту и достала бокал с бутылкой. Налив портвейна, она тихо вышла из комнаты.Донья Виктория взяла бокал, лишь услышав, что закрылась дверь: она не хотела, чтобы служанка заметила, как у нее дрожат руки. Пила она медленно, не отрывая губ от бокала и увлажняя их ароматным вином, словно это было в высшей степени приятное лекарство. Затем донья Виктория откинулась в кресле, глядя на свет, который, проходя через занавески, приобретал желтоватый оттенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94