Словно немой укор.Даже та покорность, с которой она восприняла действия родителей, могла служить обвинением им.В ее душе произошел какой-то надлом. Это началось в тот день на ранчо, еще до того как ее поместили в клинику. Как будто она лишилась воли. Уговорить Иден согласиться на лечение оказалось на удивление просто. Она почти не сопротивлялась. Почти. Вероятно, подсознательно она и сама искала помощи, но только не знала какой. Большинство наркоманов – так сказал ван Бюрену доктор – постоянно подвержены вполне реальным и ужасным страхам.В эти дни Иден будто была окутана какой-то мрачной пустотой, которая, казалось, высасывала жизненную энергию из тех, кому доводилось оказаться рядом. Хотя она говорила лишь односложными словами и почти не смотрела вам в глаза, она изматывала вас, и вы покидали клинику, чувствуя себя совершенно опустошенными.Разумеется, сильное действие оказывал на нее мета-дон. Он облегчал страдания, связанные с отвыканием от наркотиков, но одновременно вызывал ощущение беспробудной тоски. Метадон словно отнял у Иден способность произносить высокие и низкие звуки, оставив ей лишь невыразительную, серую, монотонную речь. Именно эта-то серая монотонность и действовала на ван Бюрена особенно угнетающе.Когда-то, когда он был еще ребенком, его мать в течение многих лет была пациенткой психиатрической больницы. До сих пор он вспоминал, как, безучастная, с остановившимися глазами, сидела она в шезлонге на лужайке перед больницей после лечения электрошоком, которым ей снимали припадки истерии. Прямо как теперь Иден. Вот тогда-то он и услышал впервые это серое, лишенное всяких эмоций бормотание.Мать нуждалась в любви и вниманий, а вместо этого его отец упрятал ее в психушку, где ей только искололи все вены.И даже сейчас в своих самых кошмарных снах Доминик видел тот желтый шезлонг на зеленой лужайке и плывущих взад-вперед одетых в белые халаты служащих больницы. И слышал безжизненный голос матери.Или ему снилось, как он идет по бесконечным коридорам мимо бесчисленных палат, в каждой из которых стоит кровать, а на каждой кровати, уставясь ничего не выражающими глазами в потолок, лежит женщина.Ван Бюрен посмотрел в окно. Холодный солнечный день, морской бриз шевелит листья пальм.– Не хочешь выйти и посидеть в саду? – предложил он. – На улице не очень холодно. Ты можешь надеть джемпер.Она промолчала.Ван Бюрен почувствовал нарастающее в нем раздражение.– Ну перестань, Иден. Бог свидетель, я делаю все возможное, чтобы помочь тебе. Не надо на меня дуться.– И поэтому вы засадили меня сюда? – пробормотала она в стену. – Потому что хотите мне помочь?– Мы вовсе не засадили тебя сюда. Ты здесь добровольно.– В таком случае, когда я могу уехать?– Ты не можешь уехать, пока не закончено лечение.– Значит, я здесь не добровольно.– Мы не собираемся сидеть сложа руки и смотреть, как ты убиваешь себя, – вспылил ван Бюрен. – Не будь такой лицемерной. Это тебе не идет. Прошу тебя, Иден, взгляни на меня. Я же не для того тащился сюда из Санта-Барбары, чтобы увидеть лишь твою спину.Она нехотя села и посмотрела на него. Ее лицо было бледным, зеленые глаза потухли. То ли она нарочно делала такое выражение лица, то ли это было следствием воздействия метадона – ван Бюрен ощутил непередаваемую словами тоску.– С тобой все в порядке? – проговорил он. Она жутко напоминала ему мать. – Ты это специально делаешь? Хочешь таким образом меня наказать?– Я вовсе не хочу тебя наказывать, – тихо сказала Иден.– Однако складывается впечатление, что ты готова укусить любого, кто старается тебе помочь.– Ты мне не помогаешь. Думаешь, что сделал доброе дело, заявившись ко мне и учинив погром? Ошибаешься. Ты уничтожаешь меня.– Ты сама себя уничтожала.– Моя жизнь принадлежит мне, папа. Она моя, и я хочу прожить ее так, как хочется мне.– О Господи! Если бы ты только знала, как банально, по-детски, звучат твои слова.– И пусть.– Иден. Иден!Она не реагировала, снова закутавшись в пелену своего молчания.Ван Бюрен тяжело поднялся.– О'кей. Интервью закончено. Сейчас к тебе придет мать. Прощай.– Я не хочу ее видеть.– Она же приехала из самой Испании, Иден!– Это ее трудности.Ван Бюрен вышел из палаты. В коридоре ждала Мерседес. На ней был простой, но очень изящный костюм. Лицо хмурое.– Как она? – тихо спросила Мерседес.– Пойди и посмотри сама, – на ходу бросил Доминик. – Жду тебя на улице.Возле двери палаты она в нерешительности остановилась, затем вошла.
– Ты шпионила за мной, – тихо проговорила Иден. – Платила совершенно чужим людям, чтобы они следили за мной. Как это низко!– Да, – спокойно сказала Мерседес. – Это было не очень-то красиво. Но ты ведь отвернулась от нас, дитя мое. Почему ты не сообщила нам, что бросила университет? – Иден молчала. – Почему не сообщила, что втягиваешься в наркотики? Почему вообще перестала с нами общаться? Думаешь, мы не смогли бы помочь?– Где Расти? – Иден уставилась на мать. – Вы не пускаете его ко мне?– Неужели, кроме него, тебя ничто больше не волнует? Даже сейчас?– Да. Он единственный, кто заботится обо мне.– Он единственный, кто заботится о тебе, – с иронией в голосе произнесла Мерседес. – И ты сама в этом убедилась, не так ли?– Вы запретили впускать его сюда?– Нет.– Запретили, я же знаю. Сказали, чтобы его не пропускали ко мне… и не соединяли его со мной по телефону.– Ну, раз тебе известно, как мы с ним обошлись, ты теперь собираешься нас винить? – устало проговорила Мерседес. Она дотронулась до руки дочери. – Послушай меня, Иден. Фаган так все подстроил, что ты могла покупать наркотики только у него. Он сделал это, чтобы иметь над тобой полную власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124