ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Рогатина – плоское копье с крюком на крепчайшей рукоятке – была лучшим оружием против медведя. Не дать промашки от волнения или испуга – тогда разъяренный топтыгин не страшнее тетерева или зайца. Словно чужими руками, держал Николка упертую в землю наклоненную рогатину, целя широкое лезвие, отточенное с обеих сторон, в косматую медвежью грудь. Еще шаг, и мишка наткнется на острие, разъяряясь от боли, ринется на врага, своей силой протаскивая сквозь себя смертоносную сталь, сам себя убивая.
Но что-то вдруг изменилось. Что?
Все так же свирепо были прижаты уши стервятника, так же яростно дрожала от рева слюнявая пасть, но в глазах, зеленых, дремучих, звериных, родился страх перед недвижным человеком.
– Што ты, Миша? – почти шепотом, неожиданно для себя самого спросил Николка, глядя на черный медвежий нос. – Што ты, Потапыч?.. Ну, чего ты озлился-то? Я ж те зла не хочу. Сам же на коней моих кинулся, как же мне-то, хозяину, не вступиться? Понимаешь, беда у нас человеческая, поспешать надобно мне, а куда ж без коней-то? Ты и малины наешься аль зверя какого словишь – вон их сколь во лесу. Ну, хошь, я те сухари мои отдам? Хошь, а?
Огоньки в медвежьих глазах потухали от журчания человеческого голоса, в них металось сердитое недовольство, но уже не было свирепой злобы, рев переходил в урчание, уши приподнимались и вдруг стали торчком, медведь повернулся боком к Николке, опустился на четыре лапы и, глухо ворча, заковылял в лес. Парень провожал его взглядом, пока тот не скрылся за деревьями, отер лицо. Стреноженные лошади запутались в кустах на краю поляны.
– Дуры! – сказал в сердцах. – Куда поперлись, дуры? Он бы вас в лесу-то скоро прибрал.
И вдруг захохотал. Он смеялся, пока не ушел весь страх.
На четвертый день Николка вышел на тракт, связывающий Пронск с Коломной, вблизи речки Осетр. От встречных узнал, что в Зарайске, на мосту через реку, рязанские мытники берут плату за проезд по княжеской земле и пользование переправой. Осетр – речка немалая, глубокая, а время к осени – уж Илья Пророк помочился в воды, – но рязанских стражников бегущему с рязанской земли москвитянину следовало страшиться больше холодного купанья. Сосновыми гривами доехал до большой излучины Осетра и спустился в пойму. В зарослях березняка и ольхи не ощущался жесткий северный ветерок, припекало солнце, над малинником, усыпанным бордовыми забродившими ягодами, гудели осы, остро пахло смородиной, кружил голову хмель, свисающий с деревьев гроздьями спелых бубенцов, и в зарослях стыдливо заалела калина. Как будто немногое изменилось в лесах за четыре дня, а сердце Николки вдруг часто забилось, и слезы навернулись на глаза. Как мог он два года жить на чужбине, хотя бы и приневоленный?
Пойма приподнялась, за прибрежной сухой поляной под ветром шипели и плескали в берег волны Осетра.
Пустив коней пастись, он начал рубить мечом ольховые сушины, с удовольствием ощущая, как острый булат жадно впивается в твердое дерево, и забывая, что может привлечь стуком опасного гостя. За полоской воды лежала московская земля, ее близость сделала Николку бесстрашным – он не знал, насколько здесь условны границы княжеств. Переправясь, пожевал сырого толокна и прилег на расстеленном зипуне под солнышком – был час его обычного отдыха. Очнулся в смутной тревоге. Разлепив веки, увидел чьи-то широко расставленные ноги в громадных лаптях, полу заношенного зипуна, руку с длинным кистенем, не раздумывая, обхватил ноги и рванул на себя. Охнув, человек грохнулся наземь, но тут же навалились другие, заломив руки, скрученного поставили перед высоким тощим мужиком в кафтане хорошего сукна, подпаленном у костров. Серая щетина придавала лицу его хищное выражение, водянистые глаза усмехались. «Чистый бирюк, – подумал Николка с тоской. – Этот заест почище медведя».
– Прыток, однако.
– Чё с ним лясы точить, Бирюк? – зло спросил бородач, которого Николка уронил. – Из-за нево, гада, все нутро отшиб. Кистенем по башке – да в воду!
– А можа, он к нам бежит из холопства? – Бирюк сощурился, пытая Николку ледяными глазами убийцы. – Пойдешь в ватагу?
Разбойников было пятеро. Самый молодой завладел его рогатиной, меч держал корявый и длиннорукий, заросший черным волосом до самых глаз. «А уж этот, поди, целой волчьей стаи хуже…»
– Пошел бы, да не могу, – ответил Николка смиренно. – Отпустите меня, добрые люди. С вестью я, с рязанского порубежья. Хан с войском идет на Москву.
– Брешешь! – Бритый напружинился, в глазах забродило непонятное; остальные разом подступили к Николке.
– Кобель брешет, – сказал увереннее. – А я православный.
– Идет – и пущай идет. Хрена ли нам в князе Донском? Одно добро от нево видали – хоромы с перекладиной. Верно, мужики?
– Верно, Гриша, – поддакнул испитой парень, завладевший Николкиной рогатиной.
– Меч-то иде взял? – спросил корявый. – Ай украл?
– Сам сковал.
– Ну да? Кузнец, што ль? – Корявый пристально посмотрел на Николку зелеными лешачьими глазами.
– Сын кузнецкий.
Вынув кованый нож, разбойник стукнул острием в острие, попробовал пальцем, покачал головой, потом взял Николку за рукав: «Пошли-ка». Отвел к берегу, ближе к пасущимся лошадям. Остальные четверо молча ждали. «Лесовик» зашел сзади, Николка зажмурился, шепча молитву, и вдруг почувствовал, как распалась веревка на его руках.
– Бери свой меч, сгодится.
Николка неверяще взял оружие:
– Прощай, Бирюк, и вы все там!..
– Ты чево это, Кряж? Спятил? – Бритый рванулся к ним, но «лесовик» положил узловатую руку на чекан, прицепленный к поясу.
– Назад! И не сдумай стрелить какая дура!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211
Но что-то вдруг изменилось. Что?
Все так же свирепо были прижаты уши стервятника, так же яростно дрожала от рева слюнявая пасть, но в глазах, зеленых, дремучих, звериных, родился страх перед недвижным человеком.
– Што ты, Миша? – почти шепотом, неожиданно для себя самого спросил Николка, глядя на черный медвежий нос. – Што ты, Потапыч?.. Ну, чего ты озлился-то? Я ж те зла не хочу. Сам же на коней моих кинулся, как же мне-то, хозяину, не вступиться? Понимаешь, беда у нас человеческая, поспешать надобно мне, а куда ж без коней-то? Ты и малины наешься аль зверя какого словишь – вон их сколь во лесу. Ну, хошь, я те сухари мои отдам? Хошь, а?
Огоньки в медвежьих глазах потухали от журчания человеческого голоса, в них металось сердитое недовольство, но уже не было свирепой злобы, рев переходил в урчание, уши приподнимались и вдруг стали торчком, медведь повернулся боком к Николке, опустился на четыре лапы и, глухо ворча, заковылял в лес. Парень провожал его взглядом, пока тот не скрылся за деревьями, отер лицо. Стреноженные лошади запутались в кустах на краю поляны.
– Дуры! – сказал в сердцах. – Куда поперлись, дуры? Он бы вас в лесу-то скоро прибрал.
И вдруг захохотал. Он смеялся, пока не ушел весь страх.
На четвертый день Николка вышел на тракт, связывающий Пронск с Коломной, вблизи речки Осетр. От встречных узнал, что в Зарайске, на мосту через реку, рязанские мытники берут плату за проезд по княжеской земле и пользование переправой. Осетр – речка немалая, глубокая, а время к осени – уж Илья Пророк помочился в воды, – но рязанских стражников бегущему с рязанской земли москвитянину следовало страшиться больше холодного купанья. Сосновыми гривами доехал до большой излучины Осетра и спустился в пойму. В зарослях березняка и ольхи не ощущался жесткий северный ветерок, припекало солнце, над малинником, усыпанным бордовыми забродившими ягодами, гудели осы, остро пахло смородиной, кружил голову хмель, свисающий с деревьев гроздьями спелых бубенцов, и в зарослях стыдливо заалела калина. Как будто немногое изменилось в лесах за четыре дня, а сердце Николки вдруг часто забилось, и слезы навернулись на глаза. Как мог он два года жить на чужбине, хотя бы и приневоленный?
Пойма приподнялась, за прибрежной сухой поляной под ветром шипели и плескали в берег волны Осетра.
Пустив коней пастись, он начал рубить мечом ольховые сушины, с удовольствием ощущая, как острый булат жадно впивается в твердое дерево, и забывая, что может привлечь стуком опасного гостя. За полоской воды лежала московская земля, ее близость сделала Николку бесстрашным – он не знал, насколько здесь условны границы княжеств. Переправясь, пожевал сырого толокна и прилег на расстеленном зипуне под солнышком – был час его обычного отдыха. Очнулся в смутной тревоге. Разлепив веки, увидел чьи-то широко расставленные ноги в громадных лаптях, полу заношенного зипуна, руку с длинным кистенем, не раздумывая, обхватил ноги и рванул на себя. Охнув, человек грохнулся наземь, но тут же навалились другие, заломив руки, скрученного поставили перед высоким тощим мужиком в кафтане хорошего сукна, подпаленном у костров. Серая щетина придавала лицу его хищное выражение, водянистые глаза усмехались. «Чистый бирюк, – подумал Николка с тоской. – Этот заест почище медведя».
– Прыток, однако.
– Чё с ним лясы точить, Бирюк? – зло спросил бородач, которого Николка уронил. – Из-за нево, гада, все нутро отшиб. Кистенем по башке – да в воду!
– А можа, он к нам бежит из холопства? – Бирюк сощурился, пытая Николку ледяными глазами убийцы. – Пойдешь в ватагу?
Разбойников было пятеро. Самый молодой завладел его рогатиной, меч держал корявый и длиннорукий, заросший черным волосом до самых глаз. «А уж этот, поди, целой волчьей стаи хуже…»
– Пошел бы, да не могу, – ответил Николка смиренно. – Отпустите меня, добрые люди. С вестью я, с рязанского порубежья. Хан с войском идет на Москву.
– Брешешь! – Бритый напружинился, в глазах забродило непонятное; остальные разом подступили к Николке.
– Кобель брешет, – сказал увереннее. – А я православный.
– Идет – и пущай идет. Хрена ли нам в князе Донском? Одно добро от нево видали – хоромы с перекладиной. Верно, мужики?
– Верно, Гриша, – поддакнул испитой парень, завладевший Николкиной рогатиной.
– Меч-то иде взял? – спросил корявый. – Ай украл?
– Сам сковал.
– Ну да? Кузнец, што ль? – Корявый пристально посмотрел на Николку зелеными лешачьими глазами.
– Сын кузнецкий.
Вынув кованый нож, разбойник стукнул острием в острие, попробовал пальцем, покачал головой, потом взял Николку за рукав: «Пошли-ка». Отвел к берегу, ближе к пасущимся лошадям. Остальные четверо молча ждали. «Лесовик» зашел сзади, Николка зажмурился, шепча молитву, и вдруг почувствовал, как распалась веревка на его руках.
– Бери свой меч, сгодится.
Николка неверяще взял оружие:
– Прощай, Бирюк, и вы все там!..
– Ты чево это, Кряж? Спятил? – Бритый рванулся к ним, но «лесовик» положил узловатую руку на чекан, прицепленный к поясу.
– Назад! И не сдумай стрелить какая дура!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211