Летучие искры сыпались из этих страшных глаз, обращаясь в крылатых воинов, вооруженных огненными мечами, и все воины до единого устремлялись к Тимуру. Он бросился назад, оскальзываясь, полетел в пропасть…
Долго лежал старый воитель, глядя на серый круг утреннего неба в дымовом отверстии юрты. Мучила жажда, но он не звал слуг. Минуло две недели, как остановил войско. Лениво подумал: не остановись – мог бы теперь спать в московских палатах. Или… На его долгий стариковский кашель в юрту вползли трое немолодых мужчин в одинаковых полосатых халатах, каждый под мышкой держал черную книгу. Упершись лбами в войлок, замерли. Это были толкователи снов – их первыми утром впускали в шатер владыки, если не было других указаний. Лежа, Тимур скосил глаза на согнутые спины, хрипло спросил:
– Если большая ледяная гора открывает глаза на человека, что она хочет сказать ему?
Все трое разогнулись, двое стали поспешно листать книги, один, белобородый, в зеленой чалме, испуганно уставился на владыку темными глазами.
– Говори, Сафар-ходжа.
– Повелитель, я знаю этот сон, – голос аксакала дрожал, – но язык мой не смеет произнести слово.
– Пусть произносит. Ты же знаешь: за гадания я не отрезаю даже самые болтливые языки. А тому, кто молчит передо мной, лучше бы родиться немым.
– Этот сон, повелитель, видел Мамай, когда шел на Москву.
Толкователи сновидений затаили дыхание, Тимур долго молчал, потом спросил тем же хриплым голосом:
– Тебе кто заплатил, Сафар? Корийчак? Темир-Кутлуй? А может, еще кто-то, желающий стать ханом в Золотой Орде? Кто это там боится, что я оставлю его без дойной кобылицы, предав страну урусов гибельному ветру истребления?
– Помилуй, владыка царей! – испуганно закричал гадатель. – Мне никто не платил. Я сам отдал четыре золотых цехина толкователям снов, служивших Мамаю, чтобы выведать их знание.
– Вон, шакалы! Вон из моего куреня! – Тимур схватил лежащий в изголовье щит и запустил им в согнутые спины.
Через час, после утренней молитвы и омовения, поостывший от гнева хромец приказал своему юртджи:
– Разыщи этого проклятого Сафара и выдай ему пять золотых цехинов. Вечером, перед сном, пусть он войдет ко мне.
Простояв на месте полмесяца, огромное азиатское войско покинуло становища между речками Сосной и Красивой Мечей и стремительно покатилось на юг, словно по пятам гнался беспощадный враг. Русские сторожи проводили его до Тихой Сосны и, убедившись, что враг уходит, повернули на север. Во всем Елецком княжестве, где вперемежку жили русские и татары, не осталось селения, а люди встречались так редко, словно здесь лет пять свирепствовала чума. Бегство Тимура подтвердило старую, как мир, истину: завоеватели страшны только разобщенным и ослабевшим духом, твердого отпора они сами страшатся, как ночной вор страшится света.
То, что старый хромец готовил Руси, изведали другие. До основания были срыты главные золотоордынские города Сарай-Берке и Хаджи-Тархан. В устье Дона навсегда исчезла с лица земли торговая Тана. Вырезав ее жителей и сровняв город с землей, кровавый фарисей и тут решил выступить в роли бича божьего: он велел сохранить жизни лишь работорговцам и всех продал на галеры. Войско его опустошило Северный Кавказ и разрушило все до единой крепости Грузии. В Золотой Орде, потрясенной нашествием, началась новая борьба за трон между тремя ханами.
Двадцать шестого августа близ Москвы, на Кучковом поле, Владимир Храбрый и митрополит Киприан во главе огромного крестного хода встретили владимирскую икону и торжественно препроводили в Успенский собор Кремля. Скоро с Дона прилетела весть о бегстве Тамерлана с его полчищами, и бескровное избавление от могущественного врага приписали вмешательству небесных сил. Юный Василий не спорил о славе с самим небом и, воротясь в Москву, вместе с Владимиром заложил на месте встречи иконы каменный храм, а церковь объявила двадцать шестое августа праздником Сретения Богоматери. В народных глазах авторитет Москвы неслыханно вырос – само небо указывало русскую столицу! Теперь нельзя было спорить за Владимирское княжение, не оспаривая Московского, право на которое имели только наследники Донского.
В то время, когда на московских улицах ликующие толпы встречали вернувшихся ратников, а в храмах славили всевышнего за избавление христианства от погибели, возле монастырского поселения на берегу Непрядвы стояли шестьсот русских воинов, пришедших с Дикого Поля, от речки Тихой Сосны. Обнажив головы и преклонив колени, они молились. Не было перед ними ни церкви, ни часовни, даже походной складной иконы – воины молились нестарому еще холму, где бурьяны едва сменились степным ковылем и травой полевицей. Каждый поминал в своей молитве имена, памятные только ему, а вместе их были тысячи – имен русских ратников, спящих под этим курганом. Наконец сивоусый воевода последний раз поклонился братской могиле, и воины услышали его слова:
– Спасибо вам, братья. Спасибо, что были вы с нами. Жива русская земля, жива, слышите, братья!
Потом все шестьсот проехали в конном строю мимо холма и берегом Непрядвы направились к татинским бродам. Пока не скрылось за рощами побережное селение, воины прощально оглядывались. Холм уменьшался в глазах, он все больше походил на шлем богатыря с порубежной заставы, прилегшего отдохнуть прямо в поле до новой тревоги.
1982–1986 гг.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211