Поль отвел глаза от вспыхнувшего смущением лица Хенка. Неожиданно эмоции выплеснулись, и он обнял Хенка:
– Все о'кей, все о'кей!
Момент прошел, и они рассмеялись.
– Черт возьми! – сказал Хенк. – Ты выглядишь великолепно! Как ты? Как все дома?
– Все хорошо. Они проводят время в ожидании писем от тебя. Мэг закончила учебу. Хенни как всегда.
– Что у тебя запланировано на сегодня?
– Я должен быть в Германии следом за тобой. Хотелось бы посидеть с тобой и поболтать часок.
– Мне дали увольнительную до конца дня.
– Отлично! Мы можем пообедать. Вот адрес отеля, где я остановился. Он недалеко отсюда. Сейчас мне надо отослать рапорт, и я с тобой попрощаюсь до вечера. Ты сможешь подойти к шести часам?
– Конечно. Мне бы не помешало немного хорошей еды. Тогда увидимся.
Люди одаривали солдат в американской форме, и какая-то женщина сунула Хенку небольшой пакет с персиками. Он стоял на обочине и ел один, наклонившись, чтобы сладкий сок не попал на него. В другой руке он держал письмо от матери, которое только что получил. Он перечитывал его в третий раз, полный радости, потом достал еще один персик и стоял на солнце прост счастливый.
На велосипеде проезжала девушка.
– Эй, – окликнула она, – ты как будто ешь золото. Ты съешь их все?
– Нет, конечно, нет. Возьми один. Возьми все остальные.
– О, ты говоришь по-французски? Ты первый американец, который говорит по-французски.
– Я учил его в школе, – ответил он. В дорогой частной школе, против которой возражал Дэн. – Куда ты едешь?
– Домой. Хочешь прокатиться со мной?
На ней было чистенькое цветастое ситцевое платье. Длинные густые темно-русые волосы вились.
– Хочу, – сказал он, – я поеду!
– Тогда прыгай на багажник. Не могу поверить, что война почти кончилась.
– Не для меня. Я пойду до Берлина, а это долгий путь.
– Как глупо с моей стороны! Прости. Как тебя зовут?
– Генри. Генри. Обычно меня зовут Хенк.
– Хенк. Как смешно. Я Антуанетта. Меня зовут Тони.
– Ты не устала? Покрутить педали?
– Нет, я привыкла. Я думаю, ты удивился, что я попросила персик. Это потому, что у нас не было ничего подобного, если только мы не ездили на велосипедах за город собирать их. Когда я увидела, как ты ешь, мне до смерти захотелось тоже.
Они ехали по тихому предместью с широкими улицам, деревьями, элегантными домами, старинными, с высокими окнами и цветочными горшками.
– Это Нюилли, около Буэ. Здесь хорошо гулять. Мы приехали.
Он последовал за девушкой по широким ступеням в прохладный холл с широкой лестницей, покрытой ковром. Они прошли мимо комнат с зеркалами, мраморными каминами и обитыми шелком стенами, все выше и выше, на пятый этаж, где она открыла дверь в маленькую комнату под крышей. Здесь было чисто и уютно. Опрятная постель, стол, несколько стульев, буфет и электрическая плитка.
– Мой дом. Ты удивлен.
– Нет. Я… – начал он.
– Ты подумал, что весь дом принадлежит мне?
– Не знаю. Она засмеялась:
– Это одно из самых богатых мест в Париже, и позволь мне сказать тебе, здесь больше немцев и предателей, чем в любой другой части Парижа. Я оказалась здесь по единственной причине, что у хозяйки дома муж в Лондоне с Де Голлем и ей нужны деньги, поэтому она сдает комнаты. Эта была комната горничной.
– Очень милая комната.
– А ты очень милый молодой человек. Хочешь вина?
– Да, спасибо.
– У меня есть хлеб с сыром.
Он вспомнил, что у него в кармане апельсин, и дал его девушке.
Она понюхала и воскликнула:
– Какой аромат! Я так давно не ела апельсины.
Он смотрел, как она чистит его. У нее были красивые пальцы и не было кольца, так что она не замужем.
– Ты смотришь на фото? Это мой жених. Он в плену в Германии.
Он не знал, что сказать.
– Боже, как я ненавижу их! – воскликнула она. – Откуда мне знать, что они делают с ним? А здесь было тоже страшно: после полуночи нельзя выходить – могут застрелить; газа и электричества почти не было, мы жгли газеты, чтобы согреться. Мы так голодали, держали цыплят на чердаках, чтобы иметь немного яиц… а предатели ели в ресторанах. Я их тоже ненавижу.
У нее был хрипловатый голос. Он слушал, не вдумываясь в слова, завороженный ее голосом, теплым днем, новой страной, прекрасным городом.
– …из гестапо доносились вопли. Авеню Фош, 74. Мне приходилось проходить мимо по дороге на работу. Эти несчастные… Их отправляли в Германию с товарной станции под Парижем. Было слышно, как кричат люди в вагонах. Сначала ловили евреев, а потом всех подряд.
– Я еврей, – сказал Хенк.
– Я католичка. Ну, мы все молимся одному Богу.
Она кивнула на фото.
– Я молюсь за него каждый день. Знаешь, если бы не фото, я бы забыла, как он выглядит. Я не видела его пять лет.
– Пять лет, – повторил Хенк.
– Да, и я была ему верна, но это так долго, так долго.
Она была молода, может быть, лет двадцати трех. Девушка сидела на кровати, откинувшись на подушки в свежих наволочках. В ее глазах он увидел чистоту и откровенное желание. Для него это тоже было долгое время после Лондона. Неделя за неделей, и каждый день – зрелище кровавой смерти…
Он улыбнулся и подошел к кровати. У нее на платье были петельки и пуговицы спереди. В четыре руки они расстегивали их. Две шелковые полоски упали на пол следом за парой деревянных башмаков. Ему почудился запах персиков, сладкий аромат травы и лета, когда он обнимал ее.
После, когда он встал, она спросила его:
– У тебя есть девушка дома?
– Нет.
– А если бы она была и поступила так же, как я, тебе бы это не понравилось?
Странный вопрос! И он вспомнил свою мать и Поля.
– Нет. Это было естественно и хорошо.
– Ты прав… Я люблю Андре, и это не имеет к нему никакого отношения… Ты смотришь на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116