Они проехали по темным безлюдным улицам тихой деревни и остановились на немощеной дороге у двухэтажного каменного белого дома.
Лоусон расплатился с шофером, и они зашагали к подъезду по каменным плитам дорожки. Дверь открыла смуглая девушка в белом платье и крестьянской безрукавке.
— Это Уилл, — сказала она по-английски.
— Хэлло, — отозвался Лоусон.
Когда Квейль вошел, оказалось, что девушка почти одного с ним роста. А его волосы по сравнению с ее шевелюрой казались совсем светлыми.
— Джон Квейль, лейтенант авиаотряда. Елена Стангу, — представил Лоусон.
Они обменялись рукопожатием. Елена Стангу взяла пилотку из рук Квейля и повесила ее на вешалку. Затем проводила гостей в комнату с низким потолком. Она представила Квейлю худого юношу в очках, которого назвала: «Астарис, мой брат».
Вошла седая женщина, она приветствовала Лоусона возгласом: «Хэлло, Уилл», улыбнулась Квейлю и сказала: «Добро пожаловать», когда Лоусон представил ей своего спутника.
— Я плохо говорю по-английски. Вы уж меня извините, — предупредила госпожа Стангу.
— Очень сожалею, что не говорю по-гречески, — из вежливости сказал Квейль.
Появился и сам Стангу, худой, как и сын, с седыми прядями в черных волосах, румянцем, проступающим на щеках сквозь смуглую кожу, с карими глазами, светившимися улыбкой, когда он говорил.
Он крепко пожал руку Квейлю и радостно приветствовал Лоусона. В этом человеке чувствовалась жизнерадостность, но сейчас она была какой-то напряженной. Тем не менее он весь излучал теплоту, и у Квейля сразу же появилось к нему теплое чувство. Он говорил очень быстро, перескакивая с одного на другое, и, сострив насчет своего аппетита, сразу перешел к двум бомбардировщикам, которые, как он слышал, были сбиты сегодня.
— Я видела, как один из них падал, — сказала госпожа Стангу.
— Да, — сказала Елена, обращаясь к Квейлю. — Мы ездили в Глифаду и видели, как на него сверху налетел небольшой аэроплан.
— Это был, вероятно, Квейль, — сказал Лоусон.
— Это был, вероятно, молодой Горелль: он сбил сегодня свой первый бомбардировщик.
— А вы тоже участвовали в бою? — спросила Елена.
— Сколько числится на вашем счету итальянцев? — перебил ее Стангу.
— Около двенадцати, — ответил Квейль с деланной небрежностью.
— Итальянцы как будто плохие вояки? — допрашивал Стангу.
— Далеко не плохие, когда действительно хотят драться.
— Чем же вы объясните, что сбили столько?
— У них нет никакой охоты воевать. Но в настоящем бою они держатся хорошо.
— Греки говорят, что самолеты у них никуда не годятся.
— Нет, самолеты у них не плохие. Но они не хотят воевать. В настоящем бою они дерутся как следует. Они умеют постоять за себя.
Квейль начинал скучать. Он не мог наблюдать за девушкой, — каждый раз, как он взглядывал на нее, она улыбалась и смотрела ему прямо в глаза. Черные волосы удивительно гармонировали с ее круглым лицом и миндалевидными глазами. Челка на лбу еще больше округляла ее лицо и как-то по-особенному смягчала его выражение, когда она улыбалась.
За столом избегали говорить о политике. Хозяева не знали, как относиться к Квейлю. Они не знали, насколько можно доверять человеку в военной форме, да к тому же еще англичанину. У англичан есть странная черточка — холодный патриотизм, который на самом деле вовсе не холоден, а наоборот, не знает меры. На них никогда нельзя положиться. Поэтому за столом не говорили о Метаксасе и других делах, хотя Лоусон именно для этого и привел сюда Квейля. Но Квейль ничего не имел против, ему довольно было девушки. Лоусон тоже относился к ней далеко не безразлично; Квейль это сразу заметил. Отец и брат девушки видели все. Отца это забавляло, а Астарис усмехался. Он не проронил ни единого слова, пока Квейль и Елена обменивались пустыми замечаниями. А потом начал спор с отцом на родном языке, конец которому положила госпожа Стангу.
— Вы уж извините их. Они все время спорят, — сказала она.
— Ну что ж, это очень хорошо, — возразил Квейль.
— Не совсем! Они слишком расходятся во взглядах, а ведь они отец и сын.
— В чем же вы расходитесь? — спросил Квейль. Его начали злить их упорные старания избежать политического разговора.
— Было бы невежливо обсуждать наши дела в вашем присутствии, — ответил Астарис.
Квейль назвал это политической трусостью, и они были не столько обижены, сколько озадачены его словами.
— Греков в этом упрекать нельзя, — вспыхнув, сказала девушка.
— Прошу прощения, — поспешил поправиться Квейль.
— Мы не можем и не хотим рисковать, — сказал Астарис. И оттого, что он в первый раз за весь вечер поднялся с места и принялся шагать по комнате, он уже не казался таким тщедушным, скорее наоборот — здоровым и сильным.
— Вполне согласен, — ответил Квейль, чтобы показать им свое сочувствие.
Разговор оборвался. Девушка встала и вышла. Квейль обратил внимание на ее медленную, слегка качающуюся походку и волнообразное движение плеч. После некоторого молчания Лоусон спросил Стангу, что говорится в вечерней сводке греческого командования.
— Они стоят у Корицы, мы захватили высоту, которая дает нам возможность овладеть городом в течение суток или даже, как сообщалось вчера…
Квейль поднял глаза и увидел девушку, спускавшуюся по лестнице в прихожую; на голову она накинула шарф или крестьянский платок: он отсюда не видел.
— Я иду поговорить по телефону, — сказала она по-английски, обращаясь к матери.
Квейль вскочил и поспешил в прихожую.
— Я провожу вас, — сказал он и взялся за пилотку.
— Не стоит. Тут недалеко, — ответила она. Она все еще была сердита.
— Я провожу вас, — повторил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119