«Теперь вы видите», но произнес это голосом Елены.
— Все это очень сложно, — ответил Квейль Лоусону.
Хикки вернулся уже во втором часу. На пароход никто еще не поехал, и Елены не было. Хикки спросил Квейля, почему он не едет к Стангу. Квейль не стал объяснять почему: он решил поехать. Надо сделать еще одну попытку.
— Можно мне воспользоваться машиной? — спросил он Хикки.
— Я сам отвезу тебя. Может быть, нам удастся привезти ее сюда.
— Очень хорошо. Спасибо, — ответил Квейль, и они простились с Лоусоном и поехали по автобусному маршруту.
Когда они нашли дом, дверь открыла Елена. Хикки остался в машине. Елена взглянула на Квейля, как на чужого, и вежливо попросила войти. В зале стояли два маленьких фибровых чемодана. Квейль поглядел на них, потом быстро взглянул на Елену. Она словно окаменела и потеряла способность чувствовать, сдерживая себя страшным усилием воли.
— Я уже собиралась ехать, — сказала она.
Вошли родители.
— Доброе утро, — вежливо сказал Квейль.
— Доброе утро, Джон, — ответила г-жа Стангу, и он обратил внимание на родственный тон. Он понял, что это было согласие на отъезд Елены. Он опять почувствовал всю тяжесть происходящего. Он только глядел на всех троих, не в силах вымолвить ни слова. Елена надела шляпу с круглыми полями и остановилась в ожидании.
— Мне очень жаль, что я причинил вам огорчение, — сказал Квейль.
— Мы понимаем, — ответил отец Елены.
— Как только все кончится, мы вернемся.
— Да. Мы понимаем и рады за вас обоих.
— Я буду ждать в машине, — сказал Квейль.
Г-жа Стангу стояла с деревянным лицом и пристально смотрела на него, подобно тому как он сам смотрел на г-на Стангу накануне в конторе. Вдруг Квейль шагнул к ней и быстро поцеловал ее. Подавленное рыдание обожгло ему горло. Он пожал руку г-ну Стангу, который ласково задержал его руку в своей и потом быстро выпустил ее. Квейль физически ощущал все совершающееся, все, что скрывалось за их сдержанностью, все, что они не хотели раскрыть ни перед ним, ни перед самим собой. И необычайно спокойный вид Елены, стоящей в шляпе, со сжатыми губами и ясными глазами, не шевелясь. И всех троих, близких к изнеможению.
— До свидания, — обернулся он с порога. — И спасибо. Простите за все.
— До свидания, Джон, — ответили оба, и он никогда еще не слышал, чтобы его называли по имени с таким выражением.
Он принялся ходить взад и вперед по тротуару. Впервые с тех пор, как миновало детство, он плакал без слез. Все произошло так быстро. Чужие люди. Видел их всего два-три раза, и вот что получилось. У него не было прежней уверенности в себе. Он опять стал думать об Астарисе и Макферсоне, объединяя их. Ему хотелось говорить о них, но он знал, что не станет говорить об этом ни с кем, даже с Еленой. А Елена еще там, и с нею — вся эта тяжесть, свалившаяся на них.
Почти тотчас же появилась она с двумя чемоданами, которые Квейлю не пришло в голову вынести самому. Хикки молча ждал, пока она усядется, а Квейль помог ей войти в машину. Теперь она сидела одна на заднем сиденье, и Квейль понимал, что неподвижность и оцепенение не покинули ее после того, как она простилась с родными. Он понимал теперь значение этого спокойствия всех троих перед разлукой, потому что сам разлучил их. Напряженность и оцепенение у всех, особенно у Елены. Потому что для нее это только начиналось, а у обоих, оставшихся будет разрядка. Для них все уже миновало. У матери подавленность теперь сменится взрывом. Пройдет и тихое уныние отца, он примирится с совершившимся и с тяжестью всего, что обрушилось на него. Квейль перечувствовал все так, как будто дело шло о нем самом.
Когда они приехали в гостиницу, оказалось, что все уже уехали и вестибюль совершенно пуст и полон той же грозной тишиной, которая наполняла улицы.
— Поедем в Пирей, — сказал он Хикки. И когда Хикки повел машину по пустынным улицам, Елена почувствовала смятение от всего пережитого. Она не воспринимала материальной поверхности предметов; они воздействовали на ее чувства тем, что скрывалось за поверхностью.
На разрушенных бомбежкой улицах Пирея, среди низких домов из дикого камня Квейль и Хикки испытывали то же самое чувство, что и в Афинах. Хикки было жутко кружиться в этом мертвом месте с застрявшими о нем живыми людьми. Он погнал машину к докам. Среди хаоса полузатопленных судов, разрушенных доков и черных пожарищ они увидели единственный неповрежденный пароход. Хикки кое-как нашел испещренную воронками и усеянную обломками грунтовую дорогу, ведущую к разбомбленному концу доков, где стоял этот нетронутый пароход. Вокруг парохода суетились люди в черном и в мундирах; кое-где мелькали широкополые австралийские шляпы. Пароход был всего в три тысячи тонн и шел под греческим флагом.
— Вот он, — сказал Хикки.
— Небольшой, — заметил Квейль, и это было все, что он смог сказать.
— Что я буду делать на Крите? — спросила Елена.
Квейлю было страшно слышать ее голос.
— Либо поедешь оттуда прямо в Египет, либо подождешь меня. Я, вероятно, через несколько дней буду гам. И отыщу тебя. Лоусон о тебе позаботится.
Они взошли на палубу. Часовой-австралиец на борту парохода не остановил их, потому что пасмурный день уже сменялся сумерками. Было плохо видно.
Они увидели Лоусона, который тащил чемодан на переднюю палубу.
— Приехали, значит? — обратился он к Елене.
— Да.
— Куда идет пароход? — спросил его Квейль.
— На Крит. В Суда-Бэй, кажется. А потом в Александрию.
— Вы не бросите ее?
— Не беспокойтесь, — ответил Лоусон. И, обращаясь к Елене, добавил: — Наверху, на палубе, лучше. Ставьте свои чемоданы к нашим.
Военные корреспонденты стояли отдельной группой, тут же австралийский сержант устанавливал пулемет «Брен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119