Наконец они сели в машину и уехали.
В городе еще стоял особенный запах от взрывов; по улицам торопливо шагали солдаты; попадались австралийские сестры в серой форме, и Елена думала, кто же они такие. Квейль остановил шофера на перекрестке и попросил его вернуться за ним часа через два.
Они поднялись, пешком по склону, ведущему к оливковой роще. Подошли к полоске травы, отделяющей обрабатываемый участок краснозема от твердой скалы. Квейль сел и снял куртку. Елена села рядом. Тут росла крапива, которую она не заметила и задела рукой.
— Ой! — вскрикнула она и отдернула руку. Квейль пристально поглядел на нее и засмеялся. Он наклонился к положил ей руку на плечо. Это было сделано довольно неловко, но она, видимо, ничего не имела против. Он повалил ее на мягкую землю, и она тоже засмеялась. Он поцеловал ее с той уверенностью в своем праве, которая дается законным браком.
— Чудесно, — сказал он.
— Нет, больно, — возразила она.
— Чудесно, — повторил он. И прибавил: — Но надо подумать о том, как увезти тебя в Египет.
— Так скоро?
— Тебе здесь не место. Ты видела, какие бомбежки?
— Это только в городе.
— Да, но все может случиться.
— Не так скоро.
— Здесь будет нехорошо.
— Почему?
— Мало ли что может быть. И потом меня во всяком случае переведут в Египет.
— Когда?
— Это может произойти в любой момент.
— Дай мне побыть здесь немного.
— Посмотрим, — ответил он. — Кстати, что с Лоусоном?
— Он где-то в другой части острова. Подожди минутку.
Елена заметила, что на левой щеке у него под глазом отпадает струп. Она вынула носовой платок, сняла корку, и под ней открылась тонкая полоска красной кожи.
— У тебя сходят струпья с лица, — сказала она.
Он хотел поднести руку к лицу, но она ему не позволила. Она увидела, как он сощурился и сморщил свой прямой нос. Она провела рукой по его мягким волосам, и они горячо и нежно защекотали ее ладонь. Он приподнялся, снял рубашку и подложил ее под себя. Елена сняла джемпер, и он увидел ее загорелую шею.
— Ты любишь солнце, — сказала она.
— Солнце хорошая вещь, — ответил он.
— У вас в Англии солнца нет?
— Там, где я живу, нет.
— Что вы делаете у себя на острове?
— У нас занимаются главным образом земледелием. Там почти нет никаких заработков.
— А чем ты жил?
— Я там только учился в школе. А потом уехал в Лондон.
— Зачем?
Она вытянулась почти во весь рост рядом с ним, только подогнула колени.
— Какой специальности ты учился?
— На инженера. Строить мосты.
— А почему бросил?
— Я не бросил. В университете я сделался летчиком. Я знал, что рано или поздно буду летать, и вступил в университетскую учебную эскадрилью. Когда началась война, из нее сформировали эскадрилью бомбардировщиков, а я перевелся в восьмидесятую эскадрилью.
— Как же с мостами?
— Не знаю, — ответил он. — Впереди еще много всего. Мне еще долго нельзя будет думать об этом. А солнце уже собирается скрыться за гору. Не подняться ли нам повыше?
Она встала. Он отдал ей свою куртку и надел рубашку.
— Сними, — сказала она.
Он пожал плечами и снял. Они стали подыматься по склону, и она несла его куртку. Он карабкался по скалам и не поддерживал ее, так как она взбиралась вверх так же проворно, как и он. Наверху почва была темная, и скалы поросли мягкой травой. Наконец они остановились. Он взял у нее из рук свою куртку и расстелил для нее. Они легли. Елена не стала поправлять юбку, которая приподнялась, обнажив ее ноги. Она скинула сандалии.
— Это, должно быть, странно, когда нет солнца.
Он промолчал.
— Неужели там никогда нет солнца?
Она повторила вопрос, желая заставить его говорить об этом.
— Где?
— У тебя на родине.
— Иногда бывает. Но нет такой жары.
— Там будут недовольны, что я гречанка? Англичане такие смешные.
— Может быть. Но мы ведь пока здесь. Это слишком далеко, чтобы стоило беспокоиться.
Она закинула руки за голову и подставила лицо под солнечные лучи.
— Ты сможешь вернуться в университет после войны?
Ей хотелось расспросить его как следует. Хотелось установить близость, которая должна быть между ними.
— Не знаю.
Глаза его были открыты. Он молчал в раздумье. Он думал: я хотел бы рассказать Елене обо всем сложном, что есть во мне. Но не могу рассказать, потому что не умею говорить; получится сбивчиво и сентиментально. Я хотел бы рассказать ей и хотел бы, чтобы она рассказала мне о себе, но она не хочет по той же причине.
— Я хотел бы вернуться, — начал он, пытаясь приступить к разговору. — Хотел бы, но чтобы было по-другому. Я хотел бы, да… Но…
Он запнулся, потому что ему хотелось сказать больше, объяснить, что ему хочется чисто физического чувства удовлетворения, какое бывает, когда делаешь настоящее дело, а это все не настоящее. Но он не мог выразить этого.
— Я понимаю, — сказала она.
Но она понимала, что лишь смутно улавливает его чувства, и хотела знать больше.
— Ты хочешь, чтобы не было пустоты… — сказала она.
— Может быть, — ответил он. И продолжал: — Может быть, все было бы иначе, если бы… — Он остановился, потом очень осторожно прибавил. — Если бы ты была со мной.
Она кивнула. Она понимала, что он хочет сказать что-то еще.
Она сама хотела сказать больше. Но понимала, что этого нельзя делать, потому что он должен прокладывать путь. Ей хотелось говорить о том, как оба они воспринимают все. Но ей мешало его нежелание говорить обычными словами. Он отверг бы обычные выражения, потому что боялся их и относился к ним недоверчиво, а она только ими и владела по-английски. Она теперь обнаружила это. Даже для того, чтобы побеседовать содержательно о самых простых фактах, ей пришлось бы говорить обиняками, избегая словесных штампов, к которым он относился недоверчиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119