Квейль отправился на поиски Елены Стангу.

Она сидела за столиком и скатывала бинты при помощи небольшого деревянного валика с ручкой. Когда он вошел, она встала и улыбнулась. На ней был светло-желтый халат, ее волосы рассыпались прядями по плечам. Улыбка не изменила очертания ее щек, лоб оставался гладким. Правильность черт подчеркивал разрез ее глубоко сидящих темных глаз.
Она сказала:
— Это вы! Войдите. Какой вы мокрый!
— Вода стечет, — сказал Квейль. И прибавил: — Я не мог прийти вчера. Очень жалею.
Она сказала:
— Да, я так и думала.
Он стоял не двигаясь, и вода с шинели капала на пол.
Она сказала:
— Я не могу уйти сейчас.
Он перебил ее:
— Я знаю, но я хотел бы увидеться с вами сегодня вечером.
— Это трудно.
Она говорила совсем тихо, чтобы другие девушки не слышали.
— Может случиться так, что я не скоро увижусь с вами. Я хотел бы встретиться с вами сегодня.
— Я буду занята до позднего вечера. Вы сможете проводить меня отсюда домой? — спросила она.
— Думаю, что смогу. В котором часу?
— В десять. Ждите меня около университета.
— Хорошо, — сказал он. Он крепко пожал ей руку. Она улыбнулась, и он вышел.
Летчики начинали уже терять терпение, когда он вернулся в Фалерон, но очень обрадовались, узнав, что сегодня они не вылетают. Делать им было нечего, и они отправились в город, в кино.
В кино жизнь всегда кажется прекрасной. На экране мистер Эррол Флинн выступал в роли Робин Гуда. Шервудский лес был показан красочно и очень эффектно, и Квейлю хотелось верить, что это действительно Шервудский лес, хотя он знал, что Шервуд совсем не таков. На мгновение его охватила тоска по родине, но в это время покойный Герберт Мундин вместе с другими актерами спрыгнул с деревьев. Очень хорошо сделали Квейль и остальные, что пошли в кино: здесь не было дождя, и сами они уже не были грязными и мокрыми, потому что забыли об этом. Нет чувства приятнее, чем душевное волнение без всякой нервозности и без всякой примеси чего-то физического. Сейчас они испытывали душевное волнение без чувства ответственности и угрожающей опасности. Это было очень хорошо в их положении; совсем иначе было бы, если бы то, что они делали изо дня в день, не разрушало, а созидало.
После того как режиссер соединил руки мистера Флинна и мисс Хэвиллэнд, был показан репортаж с фронта. Они не понимали греческих надписей, но видели скорчившихся от холода, устало и нестройно марширующих измученных греческих солдат. Они встали и вышли.
В десять вечера Квейль был у подъезда университета и стал ждать Елену. Дождь прекратился, тучи рассеялись, небо прояснилось. Он знал, что завтра будет хорошая погода. Ему не хотелось думать об этом, не хотелось покидать город. Лариса — та же пустыня, только вместо пота и пыли будут грязь и слякоть. И там холоднее, чем здесь, а это хуже, чем жара. В Афинах так хорошо: толпы людей, новые дома. Не хочется уезжать отсюда. Он знал, что Лариса — просто большая деревня со старыми домами, с добродушными спокойными жителями, на редкость приветливыми, как все эти люди; но там нет той нарядности и лоска, которые так влекут к себе после боевой обстановки.
— Это вы? — Елена коснулась его руки в тот момент, когда он следил за автомобилем, буксовавшим на мостовой.
— Хэлло, — сказал он.
— Мы поедем на автобусе. Остановка тут недалеко.
Она взяла его под руку.
Он возразил:
— Нет, мы возьмем такси.
— Солдатам такси не по средствам, — шаловливо сказала она.
— Я лейтенант авиаотряда и не женат. Мне по средствам.
— А что это за чин — лейтенант авиаотряда?
— По чину я то же, что капитан в армии.
— Значит, у вас много денег?
— Да.
— Ну как хотите. Только не ведите неосторожных разговоров в такси.
Они спокойно шагали в пропитанной сыростью тьме, дождевая вода холодно поблескивала на листьях деревьев и на асфальте мостовой. По дороге им попалось старое такси. Елена объяснила шоферу по-гречески, куда ехать, тот стукнул по счетчику, и они покатили. По мокрым белесовато-черным улицам они выехали на Кефисское шоссе, и Пентеликонские горы, темные, уходящие в необозримую высь, вдруг выросли перед ними, словно они ехали прямо на стену гор.
Одной рукой Квейль обнял Елену, другой схватил ее за руку.
— Не надо здесь. Пожалуйста, — тихо сказала она. — Не здесь.
Он отнял руки и отодвинулся в угол. Она наклонилась к нему и ласково сняла с него пилотку. Этот жест говорил о дружеском расположении, а вовсе не об отказе. Все же он чувствовал себя неловко после полученного отпора.
— Я охочусь на территории Лоусона? — деловито спросил он.
— Молчите! Не говорите глупостей. Я не территория. А если бы и была, то не принадлежала бы Лоусону.
Она положила его пилотку рядом с собой и взяла его за руку, но не придвигалась и сидела молча, пока старое такси громыхало по шоссе, подпрыгивая на выбоинах. Она остановила такси далеко от дома. Они вышли, и она кивнула Квейлю, чтобы он расплатился с шофером. Когда такси отъехало, она сказала:
— Мы найдем потом другое для вас. А сейчас мы можем пройтись. Незачем посвящать шоферов в свои дела, — это неосторожно.
Когда они проходили по грязной немощеной тропинке, Квейль взял ее под руку. Их пальцы сплелись, и обоим стало тепло.
— Почему вы не сможете больше видеться со мной? — спросила она.
— А для вас это имеет значение?
— Да, — сказала она. — Но если нельзя говорить, то не надо. Так будет лучше.
— Я хочу точно знать, где вы будете находиться, — сказал он.
— Вы можете писать мне по адресу Красного Креста. Только просите кого-нибудь написать вам адрес по-гречески.
— Но ведь вы уезжаете из Афин. Когда вы едете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119