В большом деревянном холле тоже было пусто, и, подчеркивая нереальность
всего происходящего, горланил в одиночестве телевизор, напудренный дик
тор передавал последние известия.
Ч Муся! Два по сто! Ч закричал я со ступенек буфетчице, и она молча, со сво
ей простой, всепонимающей, доброй улыбкой мгновенно протянула мне две ко
фейные чашки.
Первую я хлестнул прямо у стойки, и водка рванулась в меня с жадным урчани
ем, как струя огнемета. Подпрыгнули, метнулись по стенам желтые огни, расп
олосовали тьму исступленной жажды, кровь хлынула в ссохшийся, почти умол
кший компьютер Ч и я обвел прозревшими глазами кафе, задышал сладко и гл
убоко, будто вынырнул из бездонной ледяной толщи.
Мой родной сумасшедший дом Ч стены, исписанные самодельными стишатами,
разрисованные наивными шаржами, стеклянный трафаретик «Водка в буфете
не отпускается», пожелтевшее объявление «Сегодня в ресторане Ч рыбный
день», зыбкие плывучие лица картонных человечков за столиками. Как мне б
лизка тихая истерия этого перевернутого мирка: толстые официантки орут
на маленьких писателей, вместо мяса те покорно жуют рыбу, водку тихонько
пьют из кофейных чашек, а кофе нет совсем!
Спасибо, Мусенька, спасибо тебе, радость моя, спасибо Ч ты меня за что-то л
юбишь, почему-то считаешь своим и наливаешь мне незаметно водку под прил
авком!
Я уцепился за край углового столика и ногой обвился за стул Ч чтобы не вз
мыл под потолок мой монгольфьер, я боялся проткнуть стену олсуфьевского
особняка и вылететь в садик канцелярии западногерманского ботшафта. И с
нова Ч легкость, бесплотность тела. Жаль только, что беспрерывно сновал
и окрест коллеги. Говорили, задавали вопросы, рассказывали. Как хорошо бы
ло лететь над электромеханической мастерской Вознесения Ч никто там м
еня не мог достать, а Пушкину было не до меня. Свадьба Ч это ведь такое хло
потное мероприятие!
Седой акселерат Иван Ягелло Ч семидесятилетне-розовый, с голубыми глаз
ами глупого ребенка Ч рассказывал о неполовозрелых девушках. Рассказы
вал скучно, для такого специалиста Ч дважды судили Ч мог бы придумать п
оинтересней.
Болотный нетопырь Коля Ушкин Ч талантливый, пьяный Ч свидетельствова
л: «Это не выдумка, что черти бывают, я сам видел…»
Маленький усатенький Юрик Энтин, значительный, как богатый лилипут, сниз
ошел ко мне, поведал Ч «Вчера после обеда сел, написал гениальную пьесу. Ж
аль, не успеют поставить в Комеди франсез Ч сейчас в Париже готовят фест
иваль моих пьес…»
Секретарь парткома Старушев дергал меня за рукав, просил жалобно, показы
вая на Римму Усердову Ч «Ну, скажи ей, скажи, какой я писатель!» А она слабо
мотала головой Ч «Не писатель ты, и не человек вовсе, ты Ч моллюск, моллю
ск с чернильным мешком».
Откуда-то из подпола, с очень большой глубины, выплыл поэт Женя Корин, вес
ь расплющенный давлением, очень худой, тонко вытянутый, с повисшими, как у
утопленника, волосами, взмахнул бескостной, как водоросль, рукой, жалобн
о заморгал красными веками, беззвучно пошевелил губами -на лице засохли
донный песок и капли слез.
Незаметно вырос надо мной официант Эдик Ч нежная душа. Он гомосексуалис
т и ценитель музыки. Поцеловал меня в темя и поставил на стол три бутылки ч
ешского пива. Энтин заныл: «Эдик, а почему мне не дал чешского пива?»
Но Эдик сразу его осадил Ч таким не полагается! Вот так!
И не заметил я, упиваясь тонкой горечью моравского хмеля, как возник пере
до мной Петр Васильевич Торквемада Ч пастырь душ наших, хранитель всех
досье, секретарь союза, бывший генерал МГБ, друг-соратник моего папки. Тус
клый блеск очков, худое постное лицо инквизитора.
Ч Опять нализался, как свинья? Ч бесшумно, тихо орал он одними губами. Ч
Отца только позоришь, мерзавец!
Ч Отец не ходит в ЦДЛ Ч не знает, что я его позорю…
Ч Сейчас с банкета из дубового зала пойдет все руководство союза Ч хор
ошо будешь выглядеть, засранец! Ч шипел, пиявил меня Торквемада.
Ч А они сами будут пьяные, не заметят, Ч вяло отбивался я.
Тут растворились двери, и хлынули с банкета писательские генералы. В гла
зах зарябило…
А мой постный истязатель поскакал вприпрыжку за начальством.
На стуле рядом уже сидел поэт Соломин Ч круглые глаза, на затылке маслян
исто-гладкие рожки, ма-аленькие, как косточки фиников, в руках крутит хво
ст, будто ремень на брюках распоясал, сучит под столом сухими копытами, то
почет потихоньку, козлоногий.
Ч Дай, Лешенька, рубль, дай до завтра, дай рубль до завтра, выпить надо Ч у
мираю, денег нет, меня вчера в туннеле под Новым Арбатом ограбили, последн
ие сорок семь копеек отняли, а в милицию не могу пожаловаться Ч паспорт я
узбекам продал за бутылку…
Ч Изыди, противный, серой воняешь! Ч и бросил ему металлический рубль, а
он его не поймал, звякнула монета по полу, сверкнула в темноте, а ее уже под
хватил зубами Володя Степанов, зарычал, отгоняя Соломина, и приклеил ее н
а курточку рядом с краденым орденом Виртути милитари, а мне крикнул со св
оего стола:
Ч Вишь, Алеха, ордена? Мне их дали в Корее, я там американские летающие кре
пости на «По-2» сбивал…
Врет он все, он не умеет и летать даже, а форму пограничника купил в Военто
рге по безналичному расчету для самодеятельного театра, реквизит пропи
ли, театр разогнали, самого Степанова вышибла из дому жена и он теперь жив
ет в зеленой форме пограничника…
Было жарко, шуршал песчаный ветер и свет меркнул медленно, будто вселенс
кий электромонтер постепенно гасил его яркость реостатом чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27