Тетя Перл рассказывала, как во время войны она стояла на Садовом кольце и
смотрела вместе со всеми на тысячи пленных немцев, которых гнали по Моск
ве. Они шли много часов, и в разгар дневной жары один из солдат упал в обмор
ок. Сосед тети Перл, старый еврей-коммунист, эмигрант из Австрии, отсидевш
ий там несколько лет в концлагере и перед войной все-таки пробравшийся к
нам, подбежал к упавшему немцу и напоил его из бутылки водой. Солдат очнул
ся и ушел с колонной. А железный паренек увел соседа, и больше его никто не
видел.
Ч Тебе плохо? Ч я увидела перед собой ласковый толстый хобот моего тапи
ра.
Ч Не обращай внимания…
Тапир умен и прекрасен. Но помочь мне он не может.
Мы вошли в вестибюль института. Пыль, обрывки флажков, духота. Огромный пл
акат Ч «Уважайте труд уборщиц!». Я всегда с испугом останавливаюсь окол
о этого плаката, ибо мне мнится в нем какой-то тайный, непонятный мне смыс
л. Что-то ведь это должно значить? Это же ведь не буквально Ч уважайте тру
д уборщиц? Почему именно уборщиц? Почему никто не призывает уважать мой т
руд? Или труд Алешки? Или Эйнгольца? Что-то это все-таки значит? Уважайте тр
уд уборщиц!
Не понимаю. Но уважаю. И люблю.
Послушно люблю начальство и уважаю уборщиц.
Уважайте труд уборщиц!

7. АЛЕШКА. ПОЛЕТ

По Тверскому бульвару медленно плыл я в раскаленном вареве этого невыно
симого дня. Сладкая дурь коньяка во мне мешалась с горьковатым запахом п
ыльных тополей, синие дымы бензинового выхлопа оседали на цветах радужн
ым нефтяным конденсатом, серый асфальтовый туман стелился по газонам, со
бирался в плотные клубы по кустам Ч как для внезапной атаки.
Из одинокой высоты опьянения я неспешно планировал вниз, на вязкую задым
ленную мостовую, в этот противный мир. Я ощущал, как вместе с потом истекае
т из меня топливо моего движения, горючее моего отрешения, радостного уе
динения, счастливой обособленности от всех. Синими ровными вспышками го
рит во мне спирт, питая неостановимый двигатель сердца, поддерживая стаб
ильное напряжение на входах компьютера моего мозга Ч он снова громадны
й, всесильный, всепомнящий. Он Ч самообучающийся.
Я Ч беззаботный летчик, не заглянувший в баки перед вылетом.
Я лечу над пустыней, здесь негде приземлиться, если кончится горючее. Под
о мной Сахара, невыносимый зной, говорящие на чужих языках, иссушенные жа
ждой и лишениями кочевники, заброшенные оазисы закрытых на обед магазин
ов, заледеневшие колодцы пивных, переделанных в кафе-мороженое.
Три тысячи шагов до бара в Доме литераторов. Далеко, на самом горизонте ра
скаленного московского полдня, он встает как мираж. Как надежда. Как обещ
ание счастья. Как голубые снега Килиманджаро, вздымающиеся за смертельн
ыми песками Сахары.
Если не хватит горючего Ч наплывет незаметно вялое равнодушие, и всемог
ущий, бурно пульсирующий компьютер опадет, как проколотый мяч, засохнет
и сожмется, превратившись в коричнево-каменный бугорчатый шарик грецко
го ореха, и обрушатся тоска и бессилие раннего похмелья, полет перейдет в
свистящее падение в черную пропасть беспамятства Ч сна, засыпанного жг
учим, едким песком пустыни.
Но пока еще шумят во мне ветер коньяка и одиночество полёта.
Слева под крылом проплыли безобразные серые утесы ТАССа, густо засиженн
ые черными мухами служебных машин. Пять лет я прожил на этом острове Ч гл
упый дикий Пятница, наивный чистый людоед, попавший на обучение к корсар
ам пера, проводящим дни в общественной работе и страстном ожидании дня, к
огда попутный корабль увезет их с каменистых берегов моральной устойчи
вости на службу в загнивающую заграницу, разлагающуюся, к счастью, так не
спешно, что ее умирания и безобразных язв хватит еще на много поколений п
ламенных журналистов.
И пока шевелились эти воспоминания, я пролетел над графитным столбиком п
амятника Тимирязеву, хлопнул его по макушке и повернул круто направо, в с
торону собора Вознесения, на котором было написано «ЭЛЕКТРОМЕХАНИЧЕСК
АЯ МАСТЕРСКАЯ». Вдоль улицы Герцена выстроились запряженные лошадьми к
оляски, из бокового притвора, прямо из-под букв «СТЕРСКАЯ» выходили люди
Ч во фраках, дамы в белых платьях, с длинными кринолинами, с букетиками фл
ердоранжа. Ба! Чуть не опоздал Ч это же Александр Сергеич Пушкин с Наталь
ей Николаевной из электромеханической мастерской, где их сейчас повенч
ала депутат районного совета ткачиха-ударница Мария Гавриловна Погибе
лева.
Иногда ее фамилия Похмельнова. А иногда Погибелева. Может быть, их две?
Александр Сергеич, дорогой, привет вам от пустякового писателя с 16-й поло
сы!
Я Ч монгольфьер, надутый спиртовыми парами. Прощайте, Александр Сергеич
! Мне надо долететь, кончается горючее, я бешено теряю высоту…
Мелькнуло слева от меня турецкое посольство, и развевающийся над ним фла
г окрасил небо вечерней зеленью. На этом ярко-зеленом небе взошел месяц. И
проклюнулась звезда. Ах, как быстро я летел вниз! Как пропадала высота мое
го сладкого полета! Как мгновенно кончился вечер над турецким посольств
ом, как быстро зашел за моей спиной месяц, а звезда упала, не взойдя в зенит,
Ч и полет был так стремителен, что я камнем пролетел через рассвет и упа
л снова в палящее марево раскаленного дня около посольства Кипра. Я чувс
твовал, что ноги мои задевают за асфальт, я чиркал подметками по мягкому т
ротуару, я отталкивался, чтобы еще немного пролететь, но туфли вязли в чер
ной каше гудрона.
Я оттолкнулся руками от плотного горячего воздуха, чуть-чуть приподнялс
я и улетел в вестибюль, сумрачно-темный, мрачно-прохладный, прекрасно-пу
стой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27