Ч Нет, не боюсь.
Ч Почему?
Ч Потому, что ты еврей. Во-первых, тебе никто не захочет верить, понимаешь
Ч не за-хо-тят. Я Ч советский ариец. А ты еврей. А во-вторых, благополучие
Ч всех Епанчиных Ч это и твое благополучие. Антон Ч это сук, на котором
ты надеешься просидеть до пенсии…
Ч Что ж, все правильно, Ч пожал он замшевыми плечиками. Тут мы и подъехал
и к дому на улице Горького, на подъезде которого висела тяжелая парадная
доска: «Главное управление по капитальному ремонту жилых домов Мосгори
сполкома».
Заперли машину и пошли к Антону.

4. УЛА. МОЯ РОДОСЛОВНАЯ

Еще ночь, но уже утро.
Таинственный миг суток Ч из черных чресел ночи рождается день.
Сумрак в комнате Ч не свет, а рассеянные остатки тьмы.
Размытое пятно на стене Ч драповое пальто деда, застегнутое на левую ст
орону.
Фибровый чемодан на полу раскрыт. Это наш родовой склеп. Это пантеон. Семе
йная усыпальница. Картонный колумбарий. Святилище памяти моей. Мое насле
дство Ч все, что мне досталось от умершей тети Перл. Чемодан полон фотогр
афий. Там Ч мы все.
В рассветный час оживают бессмертные души давно ушедших людей. По очеред
и, но очень быстро они заполнили мою маленькую квартиру Ч кирпичный стр
учок на усохшей ветви давно сгоревшего дерева «ситтим», драгоценного де
рева Востока.
Сядьте вокруг нашего деда, древнего Исроэла бен Аврума а Коэн Гинзбурга.
Сядьте вокруг, семя его и ветви его. Сядьте, праведники и разбойники, мучен
ики и злодеи. Сейчас вы все равны, вы все уже давно за вратами третьего неб
а. А судить вас пока никто не вправе Ч еще не выполнен завет, но ветви сруб
лены и семя втоптано в камень.
Сядь, бабушка Сойбл, вот сюда, в кресло, по левую руку деда. Это твое место, т
ы занимала его сорок два года Ч всем на удивление, всем на зависть. Сочувс
твием, вздохами, усмешками провожали под свадебный покров «хыпу» тебя Ч
нищую восемнадцатилетнюю красавицу, принятую в дом завидным женихом Ч
богатым купцом Гинзбургом, имеющим сто сорок тысяч рублей, три магазина,
четырех детей и пятьдесят два года от роду. И бежал по местечку Бурбалэ-су
масшедший, и кричал нараспев:
«…и была девица Ависага Сунамитянка очень красива, и ходила она за царем,
и прислуживала ему, и лежала с ним, и давала тепло состарившемуся Давиду, н
о царь Давид не познал ее…»
И смеялся мой дед над сумасшедшим Бурбалэ, и познал тебя, бабушка Сойбл, и
была ты ему сладостна, как мед, и радостна, как вино, и животворна, как дыхан
ие Господне. Двенадцать сыновей и дочерей ты подарила деду, и в твоей огро
мной любви к нему пробежали годы, долгие десятилетия, и за то, что прилепил
ись вы так друг к другу, Бог даровал вам величайшую радость Ч вы умерли в
один день, в один час, в один миг.
Двенадцать детей, двенадцать колен, двенадцать ветвей. «Всему свое время
, и время всякой вещи под небом; время рождаться и время умирать…»
Все вы собрались ко мне, кроме дяди Иосифа, седьмого сына, потому что он од
ин еще жив. Но он никогда здесь не бывает. Присел на стул у окна Абрам Ч пер
венец, умница, талмудист и грамотей, лучший ученик иешибота, которого в тр
инадцатом году возили к виленскому цадику, и старый гуэн сказал: «Доброе
имя лучше дорогой масти, и день смерти лучше дня рождения», и все поняли, ч
то уготована Абраму стезя еврейского мудреца и святого. А он спутался со
студентами-марксистами, попал в тюрьму, вышел большевиком, стал комисса
ром и секретарем Уманского горкома ВКП(б), и не было лучше оратора, когда о
н с трибуны, обитой кумачом, разъяснял людям политику «на текущем момент
е». Момент тек и тек, пока его светлые воды не подхватили дядю Абрама и не с
несли в подвал областного НКВД, и дядя Иосиф слышал из соседней камеры, ка
к волокли по коридору Абрама на расстрел, и он кричал сиплым сорванным го
лосом, захлебываясь кровью и собственным криком: «…Товарищи!… Коммунист
ы!… Это секретарь горкома Гинзбург! Происходит фашистская провокация! То
варищ Сталин все узнает! Правда восторжествует! Да здравствует товарищ С
талин!…»
У Абрама с его женой Зинаидой Степановной Ковалихиной, заведующей нароб
разом, детей не было. Наверное, потому, что они были старыми товарищами по
партии и дети отвлекали бы их сначала от революции, затем от Мирного стро
ительства, а потом от текущего момента. В газете «Уманская правда» Зинаи
да Степановна напечатала письмо, в котором известила своих единомышлен
ников и прочее народонаселение, что очень давно замечала у своего мужа б
ундовские замашки, меньшевистские шатания и троцкистское вероломство,
всегда давала им твердый большевистский отпор, в связи с чем он затаился,
пробрался к руководству городской партийной организацией и где только
мог пытался троцкистско-зиновьевски-каменевско-бухарински вредить па
ртии и родному народу, пока пламенные чекисты, возглавляемые железным на
ркомом Ч дорогим товарищем Ежовым, Ч не сорвали лживую маску с его звер
иного облика замаскировавшегося фашиста и врага народа. В связи с чем он
а официально отрекается от него.
Я видела ее однажды Ч седенькая говорливая старушка с безгубым ртом, в г
рязной кофте с орденом на отвороте. Она работала директором Музея револю
ции СССР.
А тогда Ч жарким страшным летом 1937 года Ч сидел дед на полу в комнате с за
навешенными окнами, перед семью негасимыми свечами священной «меноры»
и в плаче и стенаниях просил неумолимого и милосердного Господина, чье с
окровенное имя Шаддаи, чтобы растворил он двери третьего неба и впустил
грешную душу любимого сына-мешумеда, и соединилась бы она там с душами ещ
е двух братьев Ч Нухэма и Якова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27