Лаура Сергеевна сделала шаг к дочери.
– Вроде бы, кость.
– Чья это кость такая? Животного какого-то? Широкая, короткая. Что она в огороде-то делает?
– Да собаки, наверно, сторожевые зарыли здесь. Они везде бегают. Заборов-то почти нет.
Ольга не могла выпустить из рук побелевшие останки. Что-то витало в воздухе, как будто опасное и мстительное. Почему-то кровь отхлынула от головы, и в глазах потемнело.
– Да что с тобой, дочь?! Побелела вся! Что же ты мнительная такая?! Брось её, брось! Обычная коровья кость… Наверно.
Мать решительно взяла находку в руки и швырнула в груду мусора, приготовленного к сожжению.
* * *
Зависть набрала силу. Она была многогранна и глубока. Ей удалось научиться звенеть комаром и греметь фанфарами, проникать мягко, нежно и врываться стремительно, нагло. Она любовалась спектром своих проявлений, становясь в любви к себе ещё уверенней и стойче. Эксперименты не утомляли, а наоборот, придавали жизненной силы, ибо, жизнь есть движение, а новый опыт расширяет любые возможности.
Просторы для опыта были бесконечно широки. Люди, такие разные: слабые, грязные, глупые; те, что поумнее, поопытней, чище; и совсем редко встречающиеся – сознательно упорствующие в своём стремлении к Свету. Захватывало дух от азарта, влекло особенно к тем, кто монотонным трудом, подгоняемый лишь гордостью и страхом, достиг немногого в преломлении к сути своей.
«Они всегда рядом, ровесники духом. Они переплетаются опытом, готовы, способны любить, но предпочитают ненавидеть и лишь рассуждать о добродетелях. Какой подарок судьбы! Как много интересного можно сделать! Благодарю за щедрость, Великая, Многогранная, Вечная!» Зависть была мудрой и просветлённой. Она знала, кто она есть. Её не пугала своя суть. Она радовалась жизни, выжив и закалившись в огне борьбы против себя. Целеустремлённо выполняя свой долг, она была преданна Высшему.
Пройдя все испытания и унижения, вытерпев клевету и забвение, свистящая, всепроникающая, призванная толкать вперёд одних, тормозить других и просто жить, как Всё, вырвалась из тисков на свободу, понимая, что и этому тоже когда-нибудь будет конец.
* * *
Елена Степановна была по меркам социалистической морали вполне положительным человеком. Тридцать лет проработав на одном предприятии в одной должности, она утверждала, что постоянство – признак мастерства. Однообразна и предсказуема, общительна, в меру трудолюбива и исполнительна, постарев, неожиданно поняла, что многое упустила. Оглядываясь вокруг, анализируя успехи других, решила, что ей просто не повезло в жизни, и, не имея других возможностей воздействовать на окружающий мир, решила ему отомстить за свои неудачи.
Кемеровы раздражали своей самодостаточностью. Неприятны были и другие счастливые люди, но эти были рядом и мозолили глаза. Глядя на соседний дачный участок, Елена Степановна говорила мужу:
– Во! Опять выставили ж.! Любуйся на них! Глаза бы мои на них не смотрели! Целыми днями торчат! Приезжаешь на дачу отдохнуть, природой любоваться, а здесь эти!
Лаура Сергеевна на своём участке с трудом разогнула уставшую спину и повернулась к соседям, обозревая плоды своего труда.
– Здравствуйте, Лаура Сергеевна! Всё трудитесь! Отдохнули бы, погуляли по лесу! Грибы пошли, черники полно.
– Здравствуйте. Знаю-знаю про грибы. Витюша каждое утро, ни свет – ни заря, в лес убегает, по корзине приносит: только успевай обрабатывать!
– Во!
Уже тихо, сквозь улыбающуюся гримасу, соседка комментировала:
– И здесь успевают! Когда?! На всё здоровья хватает! Лошади, а не люди. Везде хотят успеть. Жадность вперёд их родилась.
Здоровье у Елены Степановны было не важное, как, впрочем, у основной массы людей с её образом жизни. Зрение село ещё в молодости, печень и почки всё время давали о себе знать. Вспыльчивый, работящий муж радовал мало – не любила она его, или не умела любить. Дочь вышла замуж и оторвалась от родителей, уехала за мужем на север. Что-то хотелось сделать в этой жизни, что-то ещё изменить, успеть, но порывы желаний разбивались об отсутствие здоровья и понимания происходящего. Оставалось скользить по накатанной.
Низкое вечернее солнце придавало выразительности каждой травинке, каждому листочку, значимости – каждому цветку, каждой веточке. Всё казалось торжественным и важным. Елена Степановна, постаревшая Леночка, где-то глубоко в душе ощущая себя очень умной и многогранной, гордо понесла себя на соседнюю улицу, к старому своему знакомому, ещё с институтских времён, любителю поиграть на гитаре. Там, на сваленном брусе, отдыхая, вечерами собирались ровесники, взращенные одним духом товарищества и братства студенческих строительных отрядов. Их объединяли песни молодости. Не меняя тридцать лет репертуар и выражение стареющих лиц, ощущая себя растворенными друг в друге, они любовались закатом и собой. Торжественность атмосферы исполнения студенческих шлягеров, оттеняемая солнцем, походила на ритуал отречения от окружающей действительности, на попытку формирования собственного мирка, защищенного от вторжения перемен и развития.
Любители жанра самодеятельной песни считали обделёнными тех, кто не отрывался от собственных огородов и строительства домов вплоть до наступления темноты. Заведённые, не желающие останавливать процесс творчества своего материального мира, неугомонные труженики со своей стороны относились к певунам, как к бездельникам.
Утончённые почитатели творческих энергий, излучаемых при формировании звуков человеческими органами для этого предназначенными, натренировали за годы упражнений в этом способе жить свои физиологические и психические инструменты, отвечающие за выход в состояние единения с чем-то более высоким и мудрым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117