Кто-то вспомнил о Боге.
* * *
Старый, уважающий себя лес, закрывшийся от вторжения агрессивных чужаков плотным куполом субстанций, творящих иллюзию никчёмной, мусорной среды, не был доволен доносящимися до него звуками. Работали переносные электростанции, выли пилы, стучали молотки, громко переговаривались люди, звучала странная музыка. Уже совсем рядом с глухими, овеянными тайной, местами человеческая жажда созидания рушила существующую веками систему связи между полями энергий, что выполняют функции, не желающие быть проявленными. Человечество несознательно мстило тайне за её упорное качество.
Десант дачников беспокоил мудрый лес так же, как самих неугомонных людей донимала назойливая мошкара. Не подозревая о многогранности своего влияния, предприимчивые и работящие труженики подталкивали мудрую среду к перестройке, мутации в угоду сохранения некоего таинственного качества, свойства.
Недовольство разбуженного леса всколыхнуло, уплотнило защитный слой страхов на границах теней у входа в глушь, на подступах к болотам и оврагам. Среда приготовилась к обороне от слабаков. Незыблемые заслоны от сильных не нуждались в корректировке.
Среди многокилометровых торфяных болот, где мох и сырость были господами много столетий подряд, участки сухой почвы с травяным настилом и ельники выглядели данью уважения от природы упорному путнику, что пошел на риск преодоления пространства, не смотря на изобилие знаков предупреждения различного характера, презрев препятствия и защитные устройства стихии.
За время своего дремотного существования глушь привыкла к появлению следов разного калибра, оставляемых копытными. Сюда странным образом притягивались обладатели ног именно с костяными наростами. Кабанчики в этих местах не шумели, а лишь нежно похрюкивали, топтались деликатно, гнилушки, заросшие мхами, не крушили. Лоси не задевали рогами за ветви деревьев, стеснялись, оставляя помёт. Неведомо как, отбившиеся от стада редкие коровки брели именно сюда и бродили в непривычной среде, находясь в состоянии провинциального интеллигента, впервые попавшего в Эрмитаж. Бывали здесь колхозные лошадки и кто-то ещё, обладающий размером костяной стопы неприлично большим для земных обитателей.
* * *
Мишка, обожая своего деда, решил сделать ему приятное, вернее, сказать полезное:
– Деда, у тебя сера из ушей торчит, а на бровях паутина с мухами. Дед смущённо смахнул огромными ручищами паутину с лица:
– Смотри, подлещиков тебе наловил, ещё живые.
Мальчик без удовольствия наблюдал судороги полудохлой рыбы, недоумевая, зачем дед его обманывает: «Понятно: на рыбалку он ходит, чтобы концентрироваться на процессе, отличном от привычного потока забот. А рациональный подход к жизни не позволяет признаться деду самому себе в потребности живого организма к медитации и созерцанию». Из ведущего в своей отрасли учёного, молодого, красивого человека за три дня на природе, добровольно скитаясь с утра до ночи по лесам, дед дичал. Облик его, обросшего щетиной, облепленного паутиной с полным уловом слепней и мух, с уставшими, шальными в радости слияния с природой глазами, напоминал спившегося от собственной популярности музыканта в приступе творческой лихорадки.
В тот день ещё более обычного посеревший от усталости, с ввалившимися глазами, осунувшийся и скорее озадаченный, чем довольный походом, Виктор Владимирович тяжело плюхнулся на крыльцо.
– Ну, твой дед сегодня дал.
– Чего?
– Маху дал.
Из дома выпорхнула бабушка.
– Господи, я уже волнуюсь! Ты заблудился, что ли?
– Стыдно признаться. Да. Хотел на обратной дороге с озера краешком болото пройти, посмотреть много ли клюквы в этом году будет. Знаю же места! Как черти водили кругами! Снасти, ведро с рыбой, сапоги болотные тащу. Чую, издевается кто-то, шутит, понимаешь. Несколько раз привал делал на одном и том же месте. Пачку сигаретную специально оставлял, как примету, на большой кочке рядом с поваленной сосной. Поверишь и в Бога, и в Чёрта.
Прозрачной тенью проплыла мама, собирая брошенные удочки, рыбу, просоленную потом брезентовую куртку. Мишка заметил, как они похожи сейчас: отец и дочь, зрелый и почти юная: одно выражение глаз, а под ними синеватые круги врождённой усталости от чего-то. Но главное – поле, то поле, что формируется не эмоциями и страстями, а истинными, глубинными желаниями духа, который, попав в тело, осуществляет задуманное, как слепой котёнок, беспомощно натыкаясь на преграды, самим собой выбранные, и в нужных местах установленные, однако до поры до времени позабытые.
Мишке срочно захотелось уйти вглубь сада и остаться там одному со своими мыслями. «Вот. Вот. Что-то здесь есть, в этой замеченной мной похожести. Мне это знакомо. Это зацепка за что-то. За что? Сесть, расслабиться, выпустить щуп, тыкаться, тыкаться в эфир. Я где-то рядом с чем-то важным для меня и для них». Возникло ощущение тяжести в затылке. Потом притянулся поток горячей энергии, ударил резкой болью по голове.
– Миша! Миша! Ты где? Миша. Ты зачем прячешься, Миша? Ты напугал меня. Не уходи далеко, пожалуйста. Ты меня слышишь? Миша, что сидишь, как неживой?
– Не называй меня так. Меня не Миша зовут.
– А как же тебя зовут, малыш?
– Я не малыш. Как зовут – не помню.
– Как же мне тебя называть?
– Можно Михаил. Хотя, это тоже неправильно.
– Я буду звать тебя сыном.
– Ладно.
Мишка уже искренне сожалел о допущенной оплошности: «Какая глупость! Зачем же я так?! Маме хватает своих задач. Я же явился помочь! Я вспомнил! Я здесь, чтобы помочь ей. Но в чём? Как болит голова. Надо перестать думать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117