Недавно вышла вторая его книга, не менее живая, яркая и свежая — «Пространство Эвклида»,— прочти, там много интересного про нашего брата и о многом другом». И со свойственной ему язвительностью добавляет: «Писания его пером куда выше писания его кистью».
В этом заочном столкновении мнений поражает противоречивость восприятия повестей художника. В то время как Горький отрицает литературные их достоинства, а вопроса о познавательном значении книг вообще не ставит, тонкий знаток литературы Тынянов именно в этих качествах видит силу «Хлыновска», а Нестерова, судью в искусстве строгого, придирчивого и ничуть не сентиментального, обе книги Петрова-Водкина пленяют «теплотой», «безыскусственностью», «мягкостью и живостью тона».
В среде художников, искусствоведов, в кругах любителей искусства повести Петрова-Водкина были встречены с большим интересом. Несмотря на маленькие тиражи, они получили в свое время достаточно широкую известность, чему немало, конечно, способствовало глубокое уважение, вызываемое искусством, всей деятельностью, самой личностью Петрова-Водкина — художника, педагога, первого председателя Ленинградского Союза художников.
Особо следует остановиться на работе Петрова-Водкина над третьей книгой автобиографической трилогии. «Пространство Эвклида» было завершено, как указывалось выше, в марте 1932 года. Несмотря на улучшение состояния здоровья и в связи с этим возвращение к постоянным занятиям живописью, Петров-Водкин не оставлял мысли о продолжении литературной работы.
Сохранилось не менее девяти рукописных отрывков объемом от нескольких строк до трех-четырех страниц, представляющих собой варианты начала третьей книги '. Все это в прямом смысле слова черновики, не отредактированные автором и ни в коем случае не предназначавшиеся им — в таком виде — для печати. Чувствуется, что Петров-Водкин искал и никак не мог найти удовлетворяющее его вступление, бросал рукопись, вновь и вновь пытался войти в работу. Пять из этих отрывков имеют даты в диапазоне от 7 декабря 1933 года и до 2 сентября 1938 года (следовательно, последнюю из известных попыток начать третью книгу Петров-Водкин предпринял менее чем за полгода до смерти), один может быть датирован приблизительно январем-февралем 1934 года. Вычеркнутые самим автором первые строки как раз этого последнего отрывка не лишены интереса: «Приступаю к третьей книге моей повести. Сердечные встречи, оказанные Хлыновску и Пространству Эвклида близкими и дальними читателями, дали мне уверенность в нужности моей этой работы — трудной для меня как живописца. А главное — убедился я, что ритмика (без чего произведение искусства немыслимо) найдена в этих вещах».
Из сохранившихся рукописных отрывков узнаются намечавшиеся Петровым-Водкиным названия третьей книги: «Острие времен» (отрывок от 6—7 января 1934 г.), «Конец уютам» (без даты), «Вожди смятенных настроений» (вероятно, название не книги, а главы; без даты)4; названия других начатых глав: «Школа Званцевой» (текст, датированный 7 декабря 1933 г.), «Борьба за вкусы» (6—7 января 1934 г.), «Родные впечатления» (без даты), «Аполлон на Мойке» (3 октября 1936 г.), «Верхняя Волга» (7 июня 1938 г.).
Трудно делать какие-либо заключения о содержании не написанной, только задуманной книги, не имея даже проекта ее оглавления. Можно предположить, что по примеру первых двух книг и третья должна была строиться хронологически, со свободными, не всегда четко дифференцированными отступлениями то в прошлое, то в будущее, но в целом с соблюдением временной последовательности основных событий жизни ее автора.
Добрая половина «начал» третьей книги посвящена философическим (и достаточно риторическим) рассуждениям о судьбах искусства в России начала века, о распаде и вообще недееспособности передвижничества, о засилии декадентства, опирающегося на широкую популярность в определенных кругах «вождей смятенных настроений» Ницше, Ибсена и Метерлинка, наконец, об обостренном ощущении Петровым-Водкиным своего одиночества в ту пору. Некоторое время (ранние варианты— 1933, 1934 гг.) Петров-Водкин предполагал начать третью книгу с момента своего возвращения из Италии. В первом же отрывке (от 7 декабря 1933 г.) любопытна оценка значения итальянского путешествия в формировании самого художника: «Италия звучала во мне законченными впечатлениями, четко врезавшимися в меня, но к этим впечатлениям примешивалось нечто элегическое и отчасти досадное — как выбравшимся из страны призраков я себя чувствовал — призраков дорогих, волнующих, но не ополнокровивших меня так, как полнокровят встречи с самой жизнью. А в другом была досадность — я знал, что Италии мне не обойти, как не обойти и Греции, но покинуть их необходимо во что бы то ни стало, иначе... Это сознание и давало мне всегдашнее неспокойствие, как сколь глубоко скрытой боли оно ныло во мне. С этим, говорил я, надо расстаться, чтоб добраться до нашего органичного способа действовать через искусство» '.
Первая глава одного из «начал» (имеющая подзаголовок: «вместо предисловия, почти полемическая») открывается строками, посвященными памяти только что скончавшегося Андрея Белого, которого, как упоминалось, Петров-Водкин высоко уважал и ценил:
«Смерть, смерть, смерть.
Погиб Андрей Белый. . . Погиб, потому что поэты погибают, взрываются. Нельзя же, чтоб такая огромность творческой энергии распалась на свои атомы без взрыва.
И всегда в последний момент пред гибелью поэта является представитель обывательского злопыхательства и наносит поэту смертельную рану [...]»
Наибольшей, пожалуй, стройностью отличаются две страницы, датированные 3 октября 1936 года и озаглавленные «Аполлон на Мойке».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92