Камень с мочальной веревкой, готовый. Обмотали кругом тела с руками, сделали мертвый узел... Связанный молчал; куда девались его прежние жалобы в таких случаях. Только когда с камнем все было готово он проговорил:
— Бесполезно убивать хотите, мужичье...
— Надо, Василь, ты помалкивай,— успокоил невеселый Ваську Раскачали Василия Носова и швырнули через борт на глубину, на стрежень. На месте падения только булькнуло и тотчас же смолкло...
Из-за острова выкатилось солнце и брызнуло лучами по воде. - Эх, хорош денек, искупаться, что ль,—сказал Гаврилов, но ему ответить не успели.
На горизонте в проране Волги вывернулся из-за Федоровского Ьугра пароход с красной перевивкой на трубе, и на утреннем прозрачном воздухе донеслась до мужиков музыка: звучная, бодрая, с литаврами и с барабаном...
— Войско едет...
Пристани и берег опустели в один миг. Как муравьи в норах, расселись по домишкам хлыновцы; замолк их шорох, и город, так неожиданно взбаламученный холерой и людьми, притих.
***
ПЕТРОВ-ВОДКИН И ЕГО АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОЗА
Широкое признание, которым пользуется ныне искусство Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина (1878—1939), отодвинуло в историю долгие годы его непонимания, непризнания, почти забвения. Рубежом в этом плане стала большая персональная выставка художника, открывшаяся в марте 1966 года в Русском музее и повторенная затем в Третьяковской галерее. Выставка произвела ошеломляющее впечатление. Живописец, которого до того весьма скупо демонстрировали наши картинные галереи, впервые предстал во весь свой гигантский рост. Это была встреча с искусством великого русского художника XX века.
С тех пор о Петрове-Водкине издано несколько книг, альбомов, множество статей. Все возрастающий интерес к его творческому наследию в целом, к отдельным его произведениям, к его высказываниям привел к стремительной переоценке роли и места Петрова-Водкина. Он прочно вошел теперь в первый ряд безусловных классиков отечественного искусства. В силу остроиндивидуального строя живописи и рисунка, педагогической системы, всего его художнического мышления и самой личности Петров-Водкин вызывал и, конечно, будет еще вызывать споры. Но огромный масштаб этого явления в русском дореволюционном и советском искусстве теперь уже совершенно очевиден.
При всей исключительности творческого дарования, Петров-Водкин, человек и художник, был плоть от плоти своего времени, времени противоречивого, чреватого бурными событиями и «неслыханными переменами». В сложных и смутных по содержанию композициях, созданных в русле общеевропейского модерна, пытается поначалу Петров-Водкин выразить не устоявшееся еще в его сознании понимание важных проблем жизни и искусства. Жадно впитывает он реальные наблюдения, прежде всего — русской природы и жизни народа, с которым был связан неразрывными узами мироощущения. И вместе с тем работы Петрова-Водкина пронизывают импульсы, идущие от русской иконописи и старой итальянской живописи, Александра Иванова и Врубеля, Серова и Пюви де Шаванна, Борисова-Мусатова и Матисса. На этой сложной по своей структуре почве вырастает его собственное, глубоко индивидуальное, активно вторгающееся в художественную жизнь предреволюционной России искусство.
В живописи Петрова-Водкина 1910-х годов слита конкретность изображения, подкрепленная скупыми бытовыми подробностями, меткой характеристикой движения, и философская отвлеченность образа, поднимающегося в своей нравственной и живописной красоте до уровня значительнейших явлений мирового искусства. С редкой отчетливостью выступает в этих картинах типичное для Петрова-Водкина истинно русское правдоискательство, опирающееся и на пытливость его ума, и на всегдашнюю устремленность всех его душевных помыслов к идеалу.
В советскую эпоху Петров-Водкин вступает в пору своей полной творческой зрелости. Картина представляет для него теперь синтез большой философской мысли, сюжета и суммы точно и тонко разработанных индивидуальных приемов пластической интерпретации видимого предметного мира. Он не мыслит себе картины вне общечеловеческой, «вечной» идеи — будь то идея материнства или преданности делу революции, верности долгу или юношеской любви, и эта идея всегда облекается у него в некую литературную форму, для которой он находит в живописи пластическую убедительность конкретной жизненной сцены. Петров-Водкин никогда не сводит содержание своей картины к отображению единичного события, как бы значительно оно само по себе ни было, никогда не переходит на позиции иллюстратора исторических фактов. Он всегда — и в этом подлинная духовная ценность его искусства — остается на высотах больших философских обобщений, всегда дает свое истолкование большой человеческой проблемы.
Когда задумываешься над тем главным, что определяет значимость искусства Петрова-Водкина и что представлялось ему самому основным в его работе, на память невольно приходят слова поэта, как нельзя более точно формулирующие конечную цель исканий Петрова-Водкина:
Во всем мне хочется дойти До самой сути.
Это стремление «дойти до самой сути» человека, предмета, явления руководило художником па протяжении всей его жизни.
Творчество Петрова-Водкина отмечено высокой ответственностью художника перед самим собой, искусством, зрителем, нами — его потомками. У него нет случайностей, пустяков, все, даже менее удавшиеся работы сделаны с полной отдачей творческих сил, все продумано, выверено, взвешено. В этом — один из драгоценных уроков Петрова-Водкина, завещанных им грядущим поколениям живописцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92