Он смотрит на меня и говорит: “Знаете, док, мне это начинает нравиться”.
А я и сама вижу, что ему это нравится. Потому что его штуковина вдруг начинает расти.
— Не может быть! — шепчет Энни.
— Честное слово! Представляешь, такая черная кобра, делающая стойку и раздувающая капюшон.
Подруги киснут от смеха.
— И вот мы все смотрим друг на друга: я на кобру, она на меня, Генри тоже на меня, и Ричард на меня. Причем этот нахальный негр закидывает руки за голову и лежит с таким видом, словно…
Джулиет заходится смехом и после небольшой передышки продолжает:
— Однако я, как-никак, доктор. Поэтому продолжаю делать свое дело. Щупаю ему ляжки, стараюсь не смотреть, куда не следует. Лицо у меня при этом заливается краской, а ты знаешь, как я умею краснеть. Скажу тебе честно, больше всего в этот момент мне хотелось сожрать эту штуковину без остатка. Потом Ричард вдруг берет меня пальцами за запястье и крепко пожимает. А я совершенно обессилела, уже ничего не соображаю. Он спрашивает: “Как вас зовут, док?” А я хлопаю глазами и бормочу: “Гематома”. Он говорит: “Как-как? Гема Тома? Ну и имечко”. Я беру себя в руки и отвечаю: “Все, Ричард, ты отправляешься в хирургическое отделение. Пока”. Его увозят в хирургическое делать фасциотомию. Увы, больше я его никогда не увижу.
Оливер, разумеется, подслушивал. В деревянном полу его комнаты находилась очень удобная щель, через которую все было слышно, если лечь и прижаться к щели ухом. У мальчика в голове полный сумбур. Он сидит за столом, пытаясь решить задачу по математике, но мысли все время путаются.
“В балетной школе четырем балеринам больше шестнадцати лет, тридцати пяти процентам балерин от десяти до шестнадцати лет, а еще три будущие балерины в возрасте от семи до девяти лет. Одна из них негритянка, другая одноглазая кобра, а когда все балерины собираются вместе и хотят сожрать кобру целиком…”
Оливер встряхивает головой. Он так и видит перед собой Джулиет и этого типа с его членом. Как это она сказала — “раздутый капюшон”? Сердце у Оливера ноет.
Нет, она для меня слишком старая, думает он. У нее шуры-муры с взрослыми мужиками, зачем ей такой сопляк, как я?
Может быть, деньги помогут? Если мама станет очень богатой, можно будет купить дом по соседству с Джулиет. Буду каждый вечер закатывать вечеринки. Все знаменитости будут приходить в гости, потому что я сын великой Энни Лэйрд. Я куплю “харлей-дэвидсон”, построю настоящий трек. Но катать буду одну только Джулиет, а прочих девчонок и близко не подпущу… Господи, какой я все-таки идиот. Лезет в голову всякая чушь…
— Оливер!
— Чего?
— Собирайся, доделаешь уроки у миссис Колодни.
По лестнице поднимается мама.
Это возвращает мальчика к реальности.
— Какая еще миссис Колодни? Ты же говорила, что я буду ночевать у Джесса?
— Увы, ничего не вышло. Мать Джесса отказалась от этой чести. Говорит, что от тебя слишком много шума. Поэтому ты отправляешься к миссис Колодни.
— Нет! Ни за что на свете!
Энни наклоняется над своим отпрыском и шипит:
— Я сказала, к миссис Колодни!
— Мама, перестань барабанить по моей голове.
Дело в том, что Энни для пущей убедительности шлепает его по затылку. Она всякий раз ведет себя несерьезно после того, как поболтает с Джулиет.
— Ты все понял? — говорит она. — Вот и молодец. На самом деле я пошутила. Сейчас Джулиет повезет вас с Джессом в кино, а потом, так и быть, можешь ночевать у своего Джесса. Ты доволен? Видишь, тебе предстоит свидание с Джулиет, твоей единственной любовью до гроба. Давай пошевеливайся. Мне тоже нужно на свидание.
— Ты же говорила, что это деловая встреча.
— Ну ладно, пусть будет деловая встреча. Только пошевеливайся.
Энни получает в подарок двенадцать красных с желтыми прожилками лилий. Плюс к тому ужин во французском ресторане. Вино, которое подавали к ужину, называлось “Домен-де-Конт-Лафон-Шардоннэ”, но, если честно, шоколадный мусс понравился ей гораздо больше. Когда после ресторана они вдвоем шли к машине, дул благоуханный ветерок, а луна загадочно просвечивала сквозь облака. В ночной тиши мужественный смех Зака Лайда казался необычайно мелодичным, чарующе позвякивали многочисленные ключи на его брелке, когда он открывал дверцу машины. От льняного пиджака мецената пахло чем-то волшебным и упоительным.
И вот они едут в элегантном автомобиле, а из динамика льется музыка Вивальди.
У перекрестка машина замедляет ход, а фары выхватывают из темноты пасущуюся козу, которая задумчиво положила мохнатую бороду на край деревянной изгороди. Глаза козы вспыхивают фосфором. Кажется, что животное наслаждается скрипичным концертом. Порыв ветра гонит по тротуару вихрь опавшей листвы. Мир прекрасен и полон тайны. Как она раньше этого не замечала?
Энни спрашивает у Зака, когда он начал коллекционировать произведения искусства.
— Я работаю на Мэйден-Лейн, — говорит он. — Там вдоль улицы тянется унылая бетонная стена, мимо которой я проходил каждый день. Однажды вдруг вижу — в стене разлом, а в разломе целый маленький город, выстроенный из глины. Дома, храмы, колонны. В жизни ничего подобного не видел. Представляете, стена расписана всякой похабщиной, кругом груды мусора, пустые банки из-под пива, и вдруг такое чудо. Я стал выяснять, кто построил этот глиняный город. Выяснилось, что этим занимается какой-то бродяга, которого часто видят на ступенях церкви. Я нахожу ему квартиру, нахожу покровителей, выставляю его произведения в художественной галерее. Бродяга был наполовину чокнутый (он и сейчас чокнутый), но какое это имеет значение? Теперь он может лепить свои глиняные города, не приторговывая наркотиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97