Джордж Д. Грин
Присяжный заседатель
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Моему отцу, всегда блуждающему по дубравам, играя на волынке шотландские мелодии
Моей матери, всегда излучающей любовь
А также моим любимым братьям и сестрам — Робу, Ому, Берчу и Элис, всегда меня поддразнивающим.
Глава 1
ЛАК, ШПАТЛЕВКА, УГОЛЬ, ГЛИНА, МОХ МЕХ, ВОСК, СКИПИДАР, ЧЕРНИЛА, ДЕРЕВО
Эдди — он сидит на галерке среди зрителей — наклоняется вперед. Кандидат в присяжные заседатели (№ 224) сказала что-то такое, чего он не расслышал. И не только он. Судья Витцель просит женщину говорить в микрофон.
Номер двести двадцать четыре подносит микрофон к губам, чуть не запихивает его в рот. Руки сильные и грубоватые, как у крестьянки, плохо сочетаются с остальным обликом — прежде всего с мягкими серыми глазами, взгляд которых легко порхает по залу заседаний и в конце концов останавливается на подзащитном, Луи Боффано.
— Нет, не думаю, — говорит женщина.
— Вы уверены? — спрашивает судья. — Вы действительно никогда не видели мистера Боффано? Ни в газетах, ни по телевидению?
— Не видела, ваша честь.
Витцель сурово смотрит на кандидата в присяжные.
— Вы, вообще, читаете газеты, мэм?
Зеваки в зале хихикают. Сволочь ты, Витцель, думает Эдди. Прыщ на ровном месте. Ишь, с каким презрением смотрит на бедную бабу. Да и молоточком по столу стучит, словно он Господь Бог.
Однако взгляд судьи кандидата в присяжные не смущает. Она тихо говорит:
— Я читаю газеты, когда у меня есть время.
— И часто такое случается?
— Никогда.
Эдди нравится эта женщина. Вид у нее усталый, но она не дает Витцелю себя запугать. Еще Эдди нравится, как ее большие серые глаза неспешно и безмятежно скользят по залу, а потом вдруг на чем-нибудь останавливаются и удивленно расширяются, словно мир вокруг полон неожиданных и чудесных вещей. А ведь на самом деле — и Эдди это отлично знает — в зале судебных заседаний кроме сволочей и подонков никого нет.
Она говорит судье:
— Ваша честь, я мать-одиночка. Пытаюсь заниматься скульптурой. Днем я работаю, вечером забочусь о сыне, а в свободное время — обычно это бывает уже ночью, — занимаюсь ваянием. Понимаете, у меня свободного времени очень мало. Мне стыдно признаваться в этом, но я не слежу за новостями. Просто не хватает на это времени.
Наверное, она прилетела с другой планеты, думает Эдди. У них у всех там такие глаза. Днем они работают, по вечерам воспитывают своих детей, а ночью занимаются искусством. Господи, среди ночи она ваяет! Потом жителей той планеты сажают на ракету, отправляют через всю вселенную на кусок дерьма, именуемый планетой Земля, и они живут тут, не зная, что означает слово “страх”.
Подумать только, вот она сидит тут, со всех сторон окруженная акулами в шелковых костюмах и барракудами, готовыми вырвать у нее сердце зубами. Она не понимает этого, хлопает серыми глазами, и другой защиты, кроме них, у нее нет. Что хочешь с ней, то и делай.
Витцель сурово хмурится.
— Вы хотите сказать, мэм, что ничего не слышали об этом процессе?
Номер двести двадцать четыре обращает взор на судью.
— Не совсем так. Кое-что я все-таки слышала.
— И что же именно?
— Вчера я сказала сыну, что мне пришла повестка из суда, меня собираются назначить присяжным заседателем, поэтому сегодня я не смогу забрать его из школы, как обычно. Он сказал: “Ой, мам, неужели тебя зовут на этот знаменитый процесс над мафией?” Я спросила: “Какой еще процесс?” А он говорит: “Ну как же, над Луи Боффано. Его будут судить за то, что он шлепнул тех парней”.
Взрыв хохота на галерке.
Эдди мельком смотрит на своего босса. Луи Боффано сидит спиной к галерке и кроме краешка щеки его лица не видно. Но щека слегка оттопыривается, и Эдди догадывается, что Луи одарил кандидата в присяжные своей знаменитой обаятельной улыбкой.
Но номер двести двадцать четыре на подсудимого не смотрит, а не спеша продолжает свой рассказ:
— Сын сказал, что слово “шлепнуть” является синонимом слова “убить”. Я спрашиваю у него: “Ну хорошо, а кто такой этот Луи Боффано?” Он посмотрел на меня так, будто я полная дура. Я говорю: “Ладно-ладно, пусть я идиотка, но все-таки кто это?” И он меня просветил:
“Мама, — говорит, — неужели ты никогда не слышала про этого бандита-макаронника?”
Судья Витцель изо всех сил колотит молоточком, но присутствующие так заливаются, что стук похож на барабанную дробь, сопровождающую особенно удачную остроту циркового клоуна. Адвокаты, репортеры, зеваки — все рады возможности надорвать животики. Да и сам судья с трудом сдерживает улыбку. Босс Эдди — тот вообще чуть не вдвое сложился. Потом откидывает голову назад, пусть весь мир видит, как ему весело. Луи Боффано не имеет ничего против того, чтобы его называли “бандитом-макаронником”.
Серьезность сохраняет лишь номер двести двадцать четыре. Ее серые глаза по-прежнему обращены к залу. Кандидат в присяжные заседатели наблюдает за реакцией публики, и на лице ее не веселье, а нечто вроде гордости. Она гордится тем, что у нее такой умный сынок, соображает вдруг Эдди. Точно так же он был горд, когда в прошлом году его дочка получила почетную грамоту по домоводству в школе.
Стук молотка наконец заглушает хохот.
— Если это безобразие повторится, — говорит судья, — я освобожу зал от публики, так и знайте.
Как бы не так, думает Эдди. Без публики ты никак не можешь — аудитория нужна тебе не меньше, чем “бандиту-макароннику”. Даже если мы тут начнем кидаться кремовыми тортами и колошматить друг друга, все равно ты нас не выгонишь. Поэтому закрой пасть и не выпендривайся.
Когда в зале наконец восстанавливается угрюмая тишина, которая так нравится судье, он задает следующий вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97