— Вот именно.
— По-твоему, я обошлась с ним слишком круто?
— Это уж точно.
— Он дерьмо собачье.
— Помнится мне, когда ты была на втором году обучения, с тобой произошел такой случай. Ты подключала капельницу к одному матросу. Тыкала в него иглой раз пятьдесят, так что у него рука стала навроде решета.
— С чего ты взял, что он был матрос?
— У него была татуировка с кораблем.
— Где?
— Да здесь же, у нас в больнице.
— Нет, на каком месте татуировка?
— Не помню.
— Все ты врешь, никакой он был не матрос. Он был наркоман, вен у него почти не осталось.
Она медленно возвращает кислород до уровня девяносто.
— В конце концов, он взял у тебя иглу и ввел себе ее сам.
— Вот видишь, я же говорю наркоман.
— Тебе было так стыдно, ты чуть не умерла.
— Я же не виновата, что он себе все вены испоганил.
— Я весь день за тобой приглядывал, чтобы ты с собой чего-нибудь не натворила.
— Я тоже помню этот корабль, Генри. Он у него был вытатуирован на заднице.
Она качает, не переставая. Когда палец уже не выдерживает, Джулиет меняет руку. Через полчаса, когда оба пальца стали как деревянные, Джулиет уже жалеет, что накричала на ординатора.
— Ты знаешь, Энни со мной поссорилась, — говорит она.
— Как это?
— Сказала, что больше не желает меня знать.
— Да ты что?
— Я никогда ее такой не видела. Сказала, что я плохо влияю на Оливера. А ведь сама знает, что я Оливера люблю. Я же люблю его больше всех на свете. Ну, может быть, саму Энни люблю еще больше. Почему она так сказала, как ты думаешь?
— Я не могу в это поверить. Кто, Энни?
— И знаешь, что меня больше всего беспокоит? Я так дурею на этих дежурствах, что у меня даже нет сил как следует обидеться. Слушай, будь хорошим мальчиком, покачай эту штуку, а?
— Давай, попробую.
— Значит, так. Я считаю раз, два, три, и ты перехватываешь.
Генри перехватывает — не очень ловко. Уровень кислорода немножко падает, но вскоре восстанавливается.
А Джулиет снова садится за телефон, звонит в Уайт-Плейнс. Стерва медсестра говорит ей, что машина уже выехала, вот-вот прибудет.
— Ну ладно, — немного смягчается Джулиет. — Ждем.
Она возвращается и подменяет Генри.
— Знаешь, золотце, у меня ощущение, что мы провозимся со стимулятором до утра.
Оливер жует яблочный пирог. Напротив сидит его мать, перед ней половинка тоста. Щеки Энни впали, кожа какая-то серая. Оба молчат. Когда Энни поднимает глаза, Оливер видит, что они налиты кровью, а в уголках воспалены.
Он ест быстро. Потом берет клюшку для лакросса, учебники и направляется к велосипеду. Энни выходит на крыльцо.
— Почему ты не едешь на автобусе?
— У меня после школы тренировка по лакроссу.
— Ведь тренировки по средам.
— Сегодня дополнительная. На следующей неделе у нас важный матч.
Энни смотрит на него, но ничего не говорит. Мысли ее витают где-то далеко. Вздохнув, Оливер крутит педали.
Но на перекрестке он сворачивает не налево, к школе, а направо. С трудом въезжает на холм, несется вниз, мимо старого карьера, мимо ручья. Через две мили, возле бакалейной лавки, слезает с велосипеда и вкатывает его вверх по каменным ступеням.
Джулиет снимает квартиру над лавкой. Но ее машины на стоянке нет.
Оливер встает на цыпочки, пытается заглянуть в окно передней. Велосипед Джулиет на месте, но внутри темно и тихо. Естественно — ведь она почти все время проводит в больнице. И все же, какая досада!
Может быть, оставить ей записку? Или сидеть на ступеньках ждать? А какой у нее телефон в госпитале?
И тут из-за угла выезжает ее древний “фольксваген”.
Из машины выходит Джулиет, с недоумением смотрит на Оливера, ничего не может понять.
— Оливер?
— Привет.
— Почему ты здесь? Ты что, на велосипеде приехал? — Он кивает. Большие пальцы рук почему-то замотаны у нее бинтами.
— Разве сегодня нет уроков?
Он пожимает плечами.
— Ты ведь должен быть в школе.
— Мне нужно было с тобой увидеться.
— Понимаешь, я всю ночь не спала. Хотела немного отдохнуть.
Она хмурит брови — до нее доходит, что Оливер здесь неспроста.
— Что случилось? — спрашивает она совсем другим тоном.
— Надо поговорить.
— О чем?
— О маме.
Джулиет идет с ним в кухню. Там низкий потолок, распахнутое окно выходит в сад. Пахнет сыростью и штукатуркой. Квартира у Джулиет маленькая, тесная и неуютная. А Оливеру, когда он думает о Джулиет, всегда кажется, что она непременно должна обитать в роскошном дворце, огромном и экзотическом.
— Чего-нибудь хочешь? — спрашивает она. — Например, попить?
— Воды.
— Простой воды? Не кока-колы, не сока?
— Воды.
Она наливает ему стакан воды, кивает на стул, усаживается сама. Внимательно смотрит ему в лицо, опершись подбородком о локоть. Оливер отпивает, смотрит на стекло, не знает, с чего начать.
— Так ты с работы? — наконец говорит он.
— Да.
— А бинты зачем?
Она морщится.
— Там есть такая штуковина вроде искусственного легкого. Всю ночь его качала. У одного новорожденного были проблемы с дыханием.
— И что потом?
— В конце концов, приехала машина из Уайт-Плейнс и ребенка увезли. Всего час назад.
— Теперь с ним все будет в порядке? Я имею в виду, с ребенком?
— Понятия не имею, это уже не мое дело. Оливер!
— Что?
— Что происходит?
— Не знаю. Ты никому об этом не скажешь?
У Джулиет опускаются уголки губ — он знает эту ее привычку и находит ее очаровательной.
— Не скажу, разве что в случае крайней необходимости. Что стряслось?
— Дай слово.
— Что случилось, Оливер?
— Помнишь того типа, который купил мамины ящики? Помнишь? Ты еще приезжала в тот день, у тебя было свидание…
— Помню, — перебивает его Джулиет.
— На следующий день мама плакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97